Избавление - Василий Соколов

Главный удар пришелся на 4-ю гвардейскую армию генерала Захарова. Передовые позиции были смяты. Фронт прорван. Наши войска начали отходить. Удар навис и над армией Шмелева.

Часа через два попавший на позицию батареи майор Костров увидел тягостную картину. Пушки стояли на притрушенном снегом пригорке, обращенные в сторону противника. Возле орудий валялись стреляные гильзы, некоторые еще дымились и пахли кисловатым горелым порохом. Орудия размещались скученно, поблизости друг от друга, и работавшие возле них артиллеристы были без шинелей, в одних гимнастерках с засученными рукавами, а некоторые и совсем в одних только нательных и запачканных грязью и сажей рубашках.

Русоволосый, худенький старший лейтенант с оторванным погоном болезненно корчился, касаясь головой земли. Будто он грыз эту промерзлую землю, расставив руки и сжимая тоже мерзлые каменья земли скрюченными, посиневшими пальцами. Порой он силился запрокинуть голову, и тогда слышался его нутряной, жесткий голос. Старший лейтенант был в кровавых бинтах, и что он говорил - стороннему, пришедшему Кострову было совсем не разобрать, но, по-видимому, солдаты понимали его без слов, по одним жестам, по одному выражению искаженного от ярости лица и лупили в неприятеля, загоняя в ствол один за другим снаряды.

- Товарищ старший лейтенант... Нехватка... Снаряды кончаются... доложил ему длинноногий, без рубашки наводчик и добавил сокрушенно: - А танки... вон... прут!

Командиру стоило тяжких усилий поднять голову и выговорить:

- Ббб-еречь... Один, одним... О-гго-нь!..

- Товарищ старший лейтенант, идут ведь... Вам нельзя на батарее... подбежал к нему другой, доставая из противогазной сумки индивидуальный пакет, чтобы перевязать ему кровоточащую ногу...

Старший лейтенант не дался. Одним взглядом, суровым и беспощадным, указал он на пустой ящик из-под снарядов, чтобы подали ему. И когда поднесли, он грудью, помогая всем телом, вполз на него, на этот ящик, чтобы лучше видеть громыхающие на батарею и мечущие пламя танки с белыми крестами.

Сам не лишенный мужества, но теперь дивясь мужеству другого, Алексей Костров восхищался самообладанием старшего лейтенанта. Один танк, наверное подбитый еще до прихода Кострова, горел, обволакивая чадным дымом бугор. Второй, только что подбитый, вертелся, как заводной, на месте, не в силах ползти, снаряд попал ему в ходовую часть, в широкую гусеницу, и она сползла почему-то вперед, ребристо пластаясь, словно хвост ползущего крокодила. Очередная гремящая машина с высоким коробом, видимо самоходка, надвигалась на батарею сбоку. Завидя ее, старший лейтенант, обезображенно морщась, силился что-то сказать, но не мог. Но по его кроваво-налитым глазам можно было смутно догадаться, чего он хотел: "Вон ее... лупите!" Лодыжка у старшего лейтенанта потемнела от обилия крови, и кровь стекала в просторные хлябающие голенища.

Следом за танками, укрываясь бронею, шла немецкая пехота. Стук станкового пулемета, за который лег Костров, и автоматная сердитая воркотня не дали пехоте ворваться на батарею, заставили ее лечь на холодный, перемешанный гусеницами суглинок. "Пусть полежат, мы обождем", проговорил Костров. Фразу эту сказал непроизвольно, не задумываясь, а потом спохватился: чего ждать? Лучших времен? Но где они, лучшие, коль танки широким захватистым клином двинулись правее, куда-то в южную сторону, наверное, на дунайские переправы. Батарея сама собой попадала в положение безучастной, выбывшей из игры, если не считать ползающей самоходки-короба и залегшей пехоты, которая стала оттягиваться назад, собираясь для каких-то других целей в распадке.

Прибежал связной, запыхавшийся до того, что слова не мог молвить, с глазами навыкате. Он - из дивизиона.

- Нас ак-ак-ружают, - еле выдавил связной.

Старший лейтенант зло взглянул на него и махнул рукой в сторону, мол, уходи прочь, с глаз долой. Связного будто окатило холодной водой. Чувствуя себя виноватым, он внутренним усилием преодолел страх и внятнее сказал то, что ему приказано было передать: немецкая колонна обходит участок обороны и прорывается на переправы Дунапентеле.

- Приказано двинуться туда и прикрыть переправу, - добавил связной, уже глядя на майора Кострова, который, судя по званию, был старшим на батарее и обязан в точности исполнить приказ.

Костров сразу оценил, что обстановка крайне накалилась, проще говоря, никудышная: ведь переправа Дунапентеле - это, собственно говоря, фронтовые тылы, а невдалеке, в селении Бельчке, размещен штаб армии, и там на коммутаторе сидит Верочка.

"Что с ней? Неужели не догадаются вовремя сняться?" Но мысль эта отпала, стоило подумать, что до переправы, а значит, и до Бельчке еще неблизко. К тому же должен кто-то встать на пути немецкой колонны, должен задержать хотя бы танки. "Не одни мы воюем, вон все поле кроет огнем и дымами", - подумал Костров.

Опасность - не здесь, а там, в Бельчке, - вызвала в нем деятельную ярость. Он тотчас приказал аккуратно перенести старшего лейтенанта на машину, прицепить к ней пушку, назначил старшим по батарее командира первого орудия, черноволосого сержанта, назвавшегося Матлиным, велел погрузить остатки снарядов и двигаться к переправе, чтобы стать на ее защиту. Второпях старшина пытался грузить какие-то канаты, дрова, собирать стреляные снарядные гильзы, даже пустые ящики для разжига костров - уж больно хорошо горят сухие дранки.

- Отставить! Брось с этим возиться! - крикнул Костров.

- Но ведь имущество?

- Заберешь потом. Никуда не денется... Завтра вернемся, - сказал Костров. Невольно обронил это "завтра", а у самого на сердце потеплело: сбудется же все, как ни беснуйся немец, ничего у него путного не выйдет, хотя перед смертью, в агонии враг может натворить бед...

Старший лейтенант - и когда его брали под руки и несли, и теперь, когда уже снялись и везли, - находился в бреду и все отмахивался, бился здоровой ногой, крича одно и то же:

- Убейте, казните, не поеду... Не сойду с этого места!

Его держали за руки, опасаясь, что нечаянно может спрыгнуть, а он все кричал и бился:

- Пустите, ребята... Казните, не сойду с места!

Магистралью, по которой недавно ехал на передовую Костров и которая вела к переправе Дунапентеле, пробиться не удалось - ее оседлали вражеские танки. Пришлось свернуть с шоссе и ехать разбитыми проселочными дорогами, а временами и вовсе бездорожьем. Делянки полей, исполосованные канавами, объезжали окрайками, на что вынужденно тратили время.

Время... И почему оно на марше, в походе Или при ожидании боя, опасности считается по минутам, секундам? Тогда время хочется укоротить, ан нет, не удается - время оборачивается чуть ли не вечностью. И в таких случаях, особенно в момент грозящей опасности, думается черт знает о чем. Порой взбредут такие мысли, что и деваться некуда. В самом деле, почему отходим? Чей это прокол? Кто-то из командного состава прошляпил. Говорят, дал маху командующий соседней армией, и прежде всего по его вине весь фронт двинулся по дорогам отступления. Это майор Костров краешком уха услышал еще в своем штабе. Но дело-то не в том, что увидел или услышал. Факт налицо: отходим... И это на четвертом году войны, в пору полного господства нашей техники и военного искусства. Что ж, бывают парадоксы. Немцы создали на узком участке перевес в силах, вот и подвинули нас. Так что и сейчас, на исходе войны, приходится нюхать не розы, а горькие травы, полынь. Много ее и тут, на венгерских полях. Седеет, трясет полынь сухими венчиками и пахнет удушливой горечью.