Избавление - Василий Соколов

Время... И почему оно на марше, в походе Или при ожидании боя, опасности считается по минутам, секундам? Тогда время хочется укоротить, ан нет, не удается - время оборачивается чуть ли не вечностью. И в таких случаях, особенно в момент грозящей опасности, думается черт знает о чем. Порой взбредут такие мысли, что и деваться некуда. В самом деле, почему отходим? Чей это прокол? Кто-то из командного состава прошляпил. Говорят, дал маху командующий соседней армией, и прежде всего по его вине весь фронт двинулся по дорогам отступления. Это майор Костров краешком уха услышал еще в своем штабе. Но дело-то не в том, что увидел или услышал. Факт налицо: отходим... И это на четвертом году войны, в пору полного господства нашей техники и военного искусства. Что ж, бывают парадоксы. Немцы создали на узком участке перевес в силах, вот и подвинули нас. Так что и сейчас, на исходе войны, приходится нюхать не розы, а горькие травы, полынь. Много ее и тут, на венгерских полях. Седеет, трясет полынь сухими венчиками и пахнет удушливой горечью.

- Убейте!.. Застрелите!.. Не уйду!.. - дергается примолкший было старший лейтенант.

Дорогу колонне преграждает плотная толпа гражданских людей; одеты кто в чем: на мужчинах и женщинах шляпы, потертые и модные, с перьями и без перьев, чепчики, береты; в руках у многих чемоданы, зонты; матери с детьми, второпях завернутыми в одеяла. Один ребенок выпростал посиневшие на холоде ноги и заходится криком, женщина не успокаивает его и не покрывает одеялом - у нее мертвенно-бледное лицо и застывший ужас в глазах.

Головная машина, в кабине которой сидел Костров, пыталась оттеснить бредущую толпу, принудить сойти с дороги. Колеса уже вот-вот касались передних, почти наезжали.

- Замедли. Да что ты делаешь? - увидев, как кто-то очутился возле самого колеса, испуганно вскрикнул майор.

- Пускай не мешают, собрались, морды! - буркнул водитель.

- Стой, говорю! Сейчас выясню.

- Побойтесь выходить. Какой-нибудь вражина в спину всадит!

Костров спрыгнул. Его обступила кричащая толпа.

- Орос, йо!* Орос, йо! - голосили люди.

_______________

* О р о с, й о - Русский, хорошо (венг.).

- Тише! - в свою очередь провозгласил Костров и поднял руку, требуя внимания. - Есть кто-нибудь из вас, понимающий по-русски?

Из толпы протиснулся низкорослый пожилой мадьяр с впалой грудью и маленькими, как бусинки, слезливыми глазами.

- Я... Они... Мы... Я, - бил он себя в грудь, - видел Россию. Много добр страна... Йо, Ленин... Туварищ Ленин... Мы все, они все, - указал он жестом на толпу, - хотим... не желает швабов... Плохо швабы... Давай, прошу... Меморандум.

- Растолкуйте, что вы конкретно хотите? Какой меморандум?

- Мы всехотим помогайт!..

- Кому?

- Рус... Идем... Стреляйт швабов!

- Понятно, - заулыбался Костров. - Так что же мне с вами делать? Куда поместить? - указал он на тесноту кабины.

Тщедушный не отступал:

- Рус давай вместе... Борьба. Куда рус, туда мадьяр.

- Добро, - кивнул Костров, хотя и терялся, не зная, как это на деле получится и в чем они могут быть полезными.

Сел в кабину. Мадьяры, как по уговору, расступились, пропустили машину и повалили следом за колонной; одни сразу поотстали, другие - среди них и старичок - еще немного бежали вслед трусцой.

От суматошной езды по проселочной дороге, выложенной разбитым булыжником, машину трясет как в лихорадке. Будто едут вовсе не по дороге, а по ребристым валькам. Раненый старший лейтенант охает. Ему невмоготу, кричит в полусознании сквозь зубы одно и то же: "Убейте, режьте, не уйду!" Костров слышит эти крики старшего лейтенанта и мысленно ставит себя на его место. Ведь он тоже, наверное, так кричал бы: "Не уйду!" - грыз родимую землю зубами, тоже корчился, обливаясь кровью. Но думать о себе некогда и незачем - голова забита совсем другим: где занять оборону, будут ли поблизости наши войска и что случилось с фронтом?.. Как там, на переправе, и успела ли Верочка выскочить?.. Тысячи вопросов раздирают голову, ломит в висках от нервного напряжения.

Верст через десять показались наши. Танки с красными звездами на башнях стоят прямо на главной магистрали, стоят дугой, перекрыв все пути и тропы к переправе. Тут, примостясь к ним, останавливается и батарея "сорокапяток", разворачиваются пушки с ходу, машины отъезжают прочь, и орудия ввергаются стволами в сторону противника; лязгает прислуга замками, и отовсюду голоса: "Первое готово... Второе... Четвертое... Готово!"

Все-таки проворны до виртуозности наши артиллеристы!

К батарее подъезжает командир бригады. Он уже знает о представителе штаба армии майоре Кострове. Кто-то успел доложить. И здоровается с ним, как с давно знакомым, достает портсигар, звонко щелкает крышкой и предлагает выскочившую из гнезда сигарету.

- Мы их дальше не пустим. Приказ дан умереть, а не пустить, раскуривая, говорит командир бригады.

- Зачем же умирать? Сейчас умирать совсем не годится, - отзывается повеселевшим голосом майор Костров.

- Это просто к слову... Умирать не собираемся, - басит командир бригады и велит старшего лейтенанта-храбреца с машины не снимать, а везти прямо на переправу, на ту сторону Дуная. - Вам тоже не мешает туда поехать. Зачем вам быть прикованным к одной батарее? Незачем. Вы представитель штаба армии и, полагаю, там нужнее...

- А где штаб армии, хозяйство Шмелева? Вы не связывались?

- Связывался. И лично от него задачу получил, - ответил командир бригады, и тотчас лицо у него потускнело, обозначились мешки под усталыми глазами: - Штаб стоял в городе Печ и частично в Бельчке... Но туда прорвались разведывательные танки неприятеля... Надо полагать, перекочевали... - тихо сказал он.

Спешно распрощавшись, майор Костров поехал на той же машине, на которой лежал, скрипя зубами, старший лейтенант.

Переправа показалась вскоре. На ближнем берегу - полная неразбериха: въездные пути стиснуто заполнили повозки, крытые штабные фургоны, полуторки с мешками, накрытыми брезентами... С одной машины брезент сполз, волочился по земле, из прорванного или пробитого осколком мешка сыпалась мука. Возле самой реки стояли санитарные машины, из них медики вытягивали на носилках раненых и несли на уже готовый отойти паром...

Утробные крики, шум, гвалт заглушались ржанием коней и стрельбой, которая велась из-за насыпи. Небо ревело, раскалывалось от гула самолетов и от разрыва зенитных снарядов, вспыхивающих ржавыми клубками. Когда отдельным немецким самолетам удавалось прорваться в зону самой переправы, наземная стрельба особенно учащалась. Косо падающие бомбы визжали, кладя людей на землю, рвали сам воздух, поднявшиеся кверху от разрывов столбы воды обрушивались на реку всей тяжестью.