Избавление - Василий Соколов

Попытка прорваться к переправе и бомбить не обходилась немецким самолетам безнаказанно. Один самолет, распустив шлейф дыма, грохнулся в реку, другой, снижаясь, полз с надрывным ревом, а остальные держались на порядочной высоте. Шпарили по ним советские и заодно с ними суетившиеся у своих орудий румынские зенитчики.

Костров различил их, стоя на откосе, по песочно-зеленым шинелям и пышным барашковым шапкам и почему-то особенно обрадовался их присутствию на переправе.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Будоражащий, поневоле сдавленный голос в трубку:

- Доложите, в каком состоянии ваша армия? Где находятся войска и как вас колотят?

Первая часть вопроса обычна, можно бы попросту доложить о положении армии, мысленным взором перемещаясь справа налево по карте, - только, конечно, не открытым текстом, не по телефону. Пользоваться телефоном запрещено категорически. А второе: "Где и как колотят?" - можно ему, генералу Шмелеву, дать взбучку, а при чем тут армия? Кстати, не по вине одного Шмелева армия поставлена в невыгодное, прямо-таки казусное положение. Требовали до самого последнего дня наступать, рвать коммуникации неприятеля, и теперь такая заваруха... Армия оказалась в положении спутанного коня. В мгновение подумав об этом, генерал Шмелев дунул в трубку, словно этим стараясь прочистить ее, и наконец осторожно переспросил:

- Кодом доложить или лично подъехать?

Голос с того конца провода нервный, с нотками насмешки:

- Пока закодируете или поедете лично, немцы сядут вам на хвост, отрубят этот хвост... Доложите прямо, никто вас за язык не повесит... Уже тот факт, что мы теряем успех, а немцы приобретают этот успех, ни для кого не является секретом.

- Понимаю.

- Мало понимать! - перебил голос раздраженно. И через паузу: - Нам известно, немцы предприняли контрудар, судя по всему, более сильный, чем два предыдущих... Прорвали на широком фронте передний край, смяли оборону. Угрожают... Знаете об этом?

- Знаю.

- Заходят в тылы...

- Знаю.

- Подвижная группа танков совершает глубокое вклинивание, вплоть до угрозы штабу фронта.

- Возможно.

- Прорывается к переправам Дунафельдвар и Дунапентеле.

- Возможно и это...

- Что ты заладил как попугай: "Знаю... Возможно!.." - вспылил командующий.

Редко бывало с Толбухиным, чтобы он ругал кого-то и так раздражался. А вот сейчас вышел из себя. И Шмелев зримо увидел его, как утратил он спокойные, медлительные и даже флегматичные манеры, напоминающие манеры и привычки ученого: полные губы, полный подбородок, лицо, нервно подрагивающие бугристые надбровья, лоб, иссеченный морщинами, и глаза, некогда добрые, - все сурово скомкано, напряжено. Он слышал, как командующий сильно дышал в трубку, ожидая ответа.

Шмелев, однако, не обиделся. Поистине, впитал в себя старое военное правило: на резкость начальства не обижаться, видя в этом не свою личную, а чью-то слабость, но что касается перечить или возражать, то это уж, простите, в характере генерала Шмелева - клин клином вышибать. И он парировал упрек командующего резкостью:

- Не по адресу обратились, товарищ маршал... Кто-то проморгал, а теперь... на меня все шишки валите!

Помолчала трубка.

- Теперь поздно кого-то винить, - враз сбавленным, точно охлажденным голосом проговорил Толбухин и уже миролюбиво: - Скажи, Николай Григорьевич... милок... как ты намерен выправлять положение?

- Отбивать направо и налево, - трудно перестраиваясь на иной лад разговора, строго ответил Шмелев и, перегодя немного, спокойно пояснил: На левом фланге, на Драве, держат оборону войска 1-й болгарской армии Стойчева... Стойкий, скажу, генерал, оправдывает свою фамилию, и болгары дерутся - восхититься можно... А на правом фланге мотострелковая дивизия потеснена. Но совместно с танковым корпусом и конниками корпуса, спасибо им, свалились как снег на голову, и очень кстати, рубятся... От клинков аж свист идет...

- По твоему докладу получается, вроде все нормально, - проговорил Толбухин. - А фронт рассечен надвое: вот-вот будут захвачены переправы, и войска, а вместе с ними и мы, грешные, будем опрокинуты в воды Дуная и будем кунаться.

Это простецкое слово Шмелеву понравилось, и он ответил столь же просто:

- Окунуться бы не мешало... Так накалены обстановкой...

- Вот я про то и говорю, - загудел басовито Федор Иванович. - Значит, держишь, отбиваешься. А если за Дунай придется?

- Я вас не понял.

- За Дунай, говорю, перекочевать?

- Не понял вас, товарищ командующий.

- Глухой, что ли? - в сердцах проговорил Толбухин. - Подожмут немцы, столкнут, и придется эвакуироваться за Дунай, как наши вон тылы... Понял?

- Теперь понял, - ответил Шмелев. - Но я и все мои войска за Дунай не хотим... Это что же, лишние хлопоты наживать: уходить за Дунай, чтобы снова форсировать его? Нет уж... Как сказал один мой солдат: раз переправлялся через Дунай, другой раз, третий... Сколько же Дунаев-то!

Было слышно, как рассмеялся командующий фронтом. Дальше Шмелев, как ни дул в трубку, ничего не услышал - какая-то донная пустота...

Толбухин прервал разговор со Шмелевым. По радио его вызывал командующий смежным фронтом маршал Малиновский.

Рация пищала, уйма помех мешала говорить. Толбухин лишь услышал: "Ну как, сосед, держишься? Держись... Иду тебе на подмогу. Бью в основание клина контрнаступающей колонны... Обрублю..." - ворвавшиеся голоса перебили, и рация сошла с настроя.

Тем временем, повесив трубку, Шмелев подумал: "Одними увещеваниями делу не поможешь, обстановка действительно за горло берет".

С оперативной группой он решил выдвинуться поближе к войскам, чтобы в случае чего, даже при окружении, держаться вместе с офицерами, а остальное хозяйство штаба, как он называл громоздкую поклажу, оставить на прежнем месте, в Бельчке. Только потом, спустя некоторое время, пожалел, что оставил там свое хозяйство.

Часа через два на Бельчке наскочили немецкие танки. Правда, они появились на окраине, на магистральной дороге, оседлав ее и отрезав путь на переправу, но людям из штаба - офицерам, машинисткам, поварам, связистам, складским работникам, врачам и сестрам из санпункта и девушкам банно-прачечного отряда - от этого было не легче. Некоторые из них, служившие под началом, вероятно, властных и прозорливых начальников, взяли на себя смелость переехать, смыться часом пораньше, а остальные проворонили и почуяли опасность, когда снаряды начали визжать и лопаться уже посреди села.

В это время сменившаяся утром после дежурства Верочка безмятежно спала в доме у хозяйки-мадьярки. Та угодливо делала для нее все, вплоть до того, что кормила жареными цыплятами. Отношения между хозяйкой и Верочкой зашли так далеко, что мадьярка блаженно кивала на ее живот, держа на весу, у груди, руки и покачивая ими, как бы нянчая ребенка. И Верочка не скрывала, что ждет прибавления, хотя и смущалась: болезненно бледное лицо ее вспыхивало жаром...