Муравечество - Кауфман Чарли

— Доктор Хук.

— Прошу прощения?

— «Доктор Хук и Медисин Шоу». Это их песня. А не Билли Джоэла.

— Я совершенно уверен, что мистера Джоэла. «Верни меня в отдел уцененных товаров, как очередную банку бобов». Я помню…

— А это «The Entertainer» Билли Джоэла. Вообще другая песня.

— Не думаю. Мне никогда не нравилась эта строчка. Что банка бобов делает на полке уцененных товаров в музыкальном магазине?

— Просто это разные песни.

— Можно спорить весь день, но…

— Нет. Можно легко проверить.

— Но суть не в этом, верно? Суть в том, что наш друг Билли Джоэл поместил свои стишки нам в головы, и теперь мы вынуждены жить с ними вечно. Они меняют проводку мозга. Об этом позаботились белкú Arc. Они делают нас теми, кто мы есть. Заставляют задаваться вопросом, что банка бобов делает на полке уцененных товаров в музыкальном магазине. А все потому, что Билли Джоэлу нужна наша любовь, наши воздаяния, наши чествования. Хашем ни о чем подобном не просит.

— Не просит?

— Нет, друг мой. Не просит. Нам не нужно умолять о его внимании. Нам не нужно быть знаменитыми, чтобы он нас увидел. Он видит нас всегда. Судит нас по сердцу, а не по известности. Наш друг Билли Джоэл заявляет, что мы не разжигали пожар. Но, конечно, кто же еще? Каждый пункт в этом его длинном списке с неидеальной рифмой создан людьми. Это мы разожгли пожар, мистер Джоэл. А теперь можешь сколько угодно говорить, что это песня Доктора Хука, Доктора Дементо[155], Доктора Дре или даже доктора Кеворкяна[156], но я говорю, что ты ошибаешься, а кроме того, это неважно, потому что я все равно говорю правду. В погоне за деньгами, славой или властью люди творят бесчинства. Вот почему я верю в образцовость жизни и фильма Катберта.

Я настолько сосредоточен на своем двойнике и его непрестанных выдумках, что еще не взглянул на его собаку. Но теперь та шумно шмыгает, чем привлекает мое внимание, и я бросаю на нее взгляд. Оказывается, это вообще не собака; это кукла осла из фильма Инго, из моей похоронной урны, — теперь, похоже, ожившая в человеческом мире.

— Привет, — говорит мне осел.

— Ты, — говорю я. — Ты-то меня знаешь. Скажи ему. Скажи всем!

— Может, мы мельком встречались, — говорит он. — По работе я встречаю многих.

— По работе?

— Я животное-поводырь.

— Он же не слепой.

— Я собака… осел… ну, кукла осла… ну, ожившая кукла осла — поводырь для эмоциональной поддержки. Разве это не очевидно? Ты что, дурак совсем?

По какой-то причине его надменный тон приводит меня в бешенство. Наверное, потому, что оскорбления от осла — это уже перебор. Не задумываясь ни на секунду, я наступаю на него. Что поразительно, он сделан не из силикона поверх арматуры из нержавейки. Кукла расползается, как раздавленный персик, превращаясь в маленькое ужасающее месиво крови и костей на тротуаре. Он еще жив, пытается заговорить:

— Пожалуйста, не надо…

Не знаю, из милосердия или злобы, но я наступаю еще два раза. Теперь он замолкает. Я поднимаю глаза на доппельгангера, пристыженно, но в то же время почему-то победоносно.

— Что ты наделал? — чуть ли не шепчет он. — Это было б-жье создание, чудо, единственное из своего вида благословенное даром речи.

— Ну и что? — бросаю я, не зная, как еще ответить.

— А то, — говорит он и впервые повышает голос из-за гнева, — что мне необходимо известить об этом соответствующие органы. Он был моим другом и наперсником. Он был мудр. Он был б-жьим созданием.

— Это ты уже говорил, — отвечаю я, а потом бью в челюсть. Он на удивление хрупкий и легкий, и мой кулак отправляет его спиной в столб. Я бью еще раз. И еще. Он не сопротивляется. Потому что пацифист или просто уже не может? Не знаю. Я больше ничего не знаю. Скоро он на земле. Я затаскиваю его в подворотню и избиваю до смерти.

Потом сползаю рядом на цемент. Меня тошнит от внезапного осознания, что я натворил. Замечаю осла на тротуаре, наспех собираю его останки в картонную коробку из мусорки и заношу в переулок. Что мне делать? Я говорю себе, что был в состоянии аффекта, но знаю, что убийство самозванца таилось на задворках моего разума с тех самых пор, как я узнал о его существовании. Говорю себе, что это самозащита, но в свете того, о чем я только что думал, это еще глупее. Чтобы бороться с миром лжи, где я очутился, нужно быть честным хотя бы с собой. Я мечусь туда-сюда. Пытаюсь думать. Нужно выбираться из этого кошмара. Тут в голову приходит очевидное. Я поменяюсь с ним местами. Достаю из гигантского кармана грим и черный карандаш и принимаюсь за лицо доппельгангера. Уже скоро его не отличить от моего размалеванного лица. Расплетаю его бороду. Нахожу в мусорке засохшую тряпку (от чего засохшую? Нет времени размышлять!) и осколок разбитого зеркала и с их помощью стираю собственный грим. Пытаюсь заплести бороду, как умею. К счастью, в мусоре находится и выброшенное руководство по заплетению бороды. Меняюсь с ним одеждой. Хватаю осла и выхожу из подворотни, только чтобы торопливо вернуться, когда я понимаю, что забыл самый главный предмет маскировки: ермолку. Прикалываю ее заколкой к волосам.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

У двери в жилкомплекс набираюсь смелости и захожу. Все не так, как я помнил, полностью переоформлено. Теперь здесь есть консьерж.

— О мой бог, мистер Розенберг, что случилось? — говорит он.

— На меня напал сумасшедший. Он убил… моего осла.

— Грегори Корсо?

— Точно. Наверное, Грегори Корсо. Именно так.

— О мой бог.

— Б-г?

— Да. Простите. Б-г. Я вызову полицию.

— Это еще не все. Скажите полиции, что при самообороне я, кажется, убил сумасшедшего.

— О ваш б-г.

— Его тело осталось в подворотне на 45-й.

— Ладно. Понял. Все будет хорошо, мистер Розенберг.

— И что он клоун или как минимум одет как клоун.

— Клоун?

— Да. Так и скажите.

— Клоун. Понял, — говорит он, записывая.

— Я пойду в квартиру, чтобы успокоить нервы. Я в таком состоянии, что ничего не помню, даже номер своей квартиры.

— Буква.

— Что?

— Буква.

— А.

— Нет. «Ж».

— «Ж». Точно.

Странно, что у них здесь буквы. Как же понять, на каком этаже квартира?

— Здесь только одна квартира на этаж.

— Начиная с А?

— Да.

Я считаю по пальцам.

— Значит, восьмой.

— Ну, квартиры начинаются со второго, о чем, уверен, вы скоро вспомните.

— Значит, девятый.

— А на пятом кинотеатр и переговорные комнаты, о чем вы, несомненно…

— Значит, «Ж» — на десятом.

— Вот видите? Память уже возвращается. Послать к вам полицию, когда они прибудут?

— Полагаю, они сами будут на этом настаивать.

— Тоже так полагаю, мистер Розенберг. Если бы только можно было обойтись без этого.

— Если бы, — говорю я, поворачивая направо к лифту.

— Нет, сэр, налево.

Тогда я поворачиваю налево.

Глава 61

В квартире «Ж» я ищу вешалку для ермолок, которая, как мне кажется, у евреев должна быть в прихожей. Но не нахожу. Может, он не снимает ермолку? Даже в постели? Мне многое предстоит узнать об этой религии. Тут появляется женщина, которую я видел ранее, на пути из одной комнаты в другую. На меня она не смотрит.

— Тебя долго не было, — говорит она, исчезая, кажется, в ванной.

— Кое-что случилось, — говорю я вслед.

— Что? — выглядывает она. Потом видит меня, видит осла у меня на руках. Глаза распахиваются в ужасе, и она бросается ко мне.

— Грегори?! Б-г мой, что случилось?

— Тот клоун, — говорю я. — Это был тот клоун.

— Клоун, который за нами следил?

— Нет, — говорю я, — клоун из «Капитана Кенгуру».

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Она смотрит с непониманием.

— Кларабель? Правда?

— Да нет! Ну конечно, тот клоун, который за нами следил!

— А, — отвечает она с обиженным видом. — Я не…

— Ничего, — говорю я. — Мне пришлось его убить.

— Ты его убил?!