Молот и крест. Крест и король. Король и император - Гарри Гаррисон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– А с десятью тысячами? – перебил его Шеф.
– Ни разу не видел. Это жуть как много. У них полно легкой конницы. Она опасная, потому что быстрая; сейчас ее нет, а через минуту глядь – уже рядом.
Бранд собрался с последними силами.
– Они затопчут тебя, если позволишь. Или порубят на марше. Мы обычно жмемся к реке. Или прячемся за частоколом.
– А в чистом поле?
Бранд слабо качнул головой и что-то прошептал. Шеф не разобрал слов – то ли «невозможно», то ли «не знаю». В следующий миг на плечо легла рука Ингульфа, и Шефа вывели вон.
Щурясь на свету, Шеф понял, что у него опять хлопот полон рот. Надо выделить охрану для доставки трофеев в нориджскую казну. Необходимо решить судьбу пленных, среди которых и изверги, и простые вояки. Нужно получить и отправить депеши. И неизменный вопрос, маячивший на границе сознания: Годива. Почему она ушла с Торвином? И что за дело возникло у самого Торвина – настолько важное, что не могло подождать?
Но сейчас перед Шефом оказался отец Бонифаций, его личный писец и бывший священнослужитель, рядом с которым стоял еще один коротышка в черной рясе, хранивший на лице скорбное и злобное выражение. Шеф не сразу сообразил, что уже видел его, но только издалека. В Йорке.
– Это архидиакон Эркенберт, – сказал Бонифаций. – Мы сняли его с личного корабля Ивара. Он ведает машинами. Рабы-катапультисты, которые сперва были невольниками в Минстере, а потом у Ивара, говорят, что это Эркенберт их построил. Они сказали, что йоркская Церковь не покладает рук ни ночью ни днем и работает на Рагнарссонов. – Он посмотрел на архидиакона с откровенным презрением.
«Хозяин машин, – подумал Шеф. – Когда-то я отдал бы все за возможность потолковать с этим человеком. А сейчас диву даюсь – ну что он мне скажет? Я вполне способен разобраться в устройстве его катапульт, да и всяко пойду их осматривать. Мне известны их скорострельность и сила удара. Я только не знаю, что еще понапихано в его голову и понаписано в книгах. Но вряд ли он скажет. И все-таки поп может пригодиться».
Слова Бранда неуловимо переваривались сознанием Шефа, преобразуясь в план.
– Хорошенько присматривай за ним, Бонифаций, – распорядился Шеф. – Проследи, чтобы с рабами из Йорка обращались достойно, и объяви, что отныне они свободны. Потом пришли ко мне Гудмунда. И Луллу с Озмодом. И не забудь еще Квикку, Удда и Озви.
* * *
– Мы не хотим это делать, – категорически возразил Гудмунд.
– Но можете? – поднажал Шеф.
Гудмунд замялся, не желая ни солгать, ни уступить.
– Можем. И все равно мысль неудачная. Вывести из войска всех викингов, посадить в ладьи Ивара, превратить его людей в галерных рабов и обогнуть побережье, чтобы встретиться с кем-то в этом Гастингсе… Послушай, господин! – взмолился Гудмунд, стараясь подольститься, насколько позволяла его натура. – Я понимаю, что мы с ребятами не всегда были справедливы с твоими англичанами. Обзывали их недомерками, скрелингами – заморышами. Говорили, что от них нет и не будет толку. Ну а они пытались доказать, что не лыком шиты. Но ведь мы сомневались в них неспроста, а теперь и вдвойне правы, коль ты собрался воевать с этими франками и их конями. Твои англичане наловчились стрелять машинами. Один трэлл с алебардой не хуже одного нашего с мечом. Но все равно они многого не умеют, как бы ни тужились. Силенок-то маловато. Теперь возьмем этих франков. Чем они так страшны? Все знают, что дело в лошадях. Сколько весит лошадь? Тысячу фунтов? Вот то-то и оно, господин. Для того чтобы сделать хоть несколько выстрелов по франкам, их нужно на какое-то время сдержать. Может, наши ребята и справятся – с алебардами и всем остальным. Может быть. Они никогда этого не делали. Но точно ничего не выйдет, если ты всех отошлешь. А вдруг между тобой и франками окажется только жалкий строй твоих коротышек?
«Ни сил у них, ни выучки, – добавил про себя Гудмунд. – Стоять и смотреть, как на тебя несутся вооруженные полчища, а после крошить их в капусту? Да куда им, тем более если это конница. Им всегда помогали мы».
– Ты забываешь о короле Альфреде, – возразил Шеф. – Он уже должен собрать свое войско. Знаешь же, что английские таны не слабей и не трусливей твоих воинов, им просто не хватает дисциплины. Но я об этом позабочусь.
Гудмунд неохотно кивнул.
– Вот и выйдет, что каждый займется тем, что умеет лучше других, – продолжал Шеф. – Твои люди поведут корабли. Мои вольноотпущенники будут обслуживать машины и стрелять. Альфред и его англичане – ждать и делать то, что им скажут. Доверься мне, Гудмунд. В прошлый раз ты не поверил. И в позапрошлый. Как и при набеге на монастырь в Беверли.
Гудмунд снова кивнул, теперь уже с чуть большей готовностью. Повернувшись к выходу, он напоследок заметил:
– Ты не моряк, господин ярл. Сейчас пора жатвы. Любой моряк знает: когда ночь становится такой же длинной, как день, погода меняется. Не забывай о погоде.
* * *
Известие о полном разгроме Альфреда дошло до Шефа и его урезанного войска на третий день похода на юг. Он выслушал изможденного, бледного тана, изложившего новости в заинтересованном кругу – Шеф положил конец традиционным секретным совещаниям, Гудмунд и его норманнские соратники взошли на борт захваченных кораблей. Пока он внимал, вольноотпущенники следили за его лицом, которое изменилось лишь дважды. В первый раз это случилось, когда тан осы́пал проклятиями франкских лучников, которые обрушили такой ливень стрел, что наступавшим воинам Альфреда пришлось остановиться и прикрыться щитами, – тут-то на них, неподвижных, и налетела франкская конница. Во второй раз – когда тан признал, что с тех пор никто не видел короля Альфреда и ничего не слышал о нем.
После рассказа повисло молчание, которое нарушил Квикка. Воспользовавшись своим положением неизменного спутника и спасителя Шефа, он выразил общую мысль:
– Что будем делать, лорд ярл? Повернем назад или двинемся дальше?
– Двинемся дальше, – немедленно ответил Шеф.
Той ночью мнения насчет разумности этого решения разделились, у лагерных костров разгорелись споры. Войско изменилось после ухода Гудмунда с викингами из числа идущих Путем. Вольноотпущенные рабы-англичане всегда побаивались своих союзников, которые свирепостью и силой
