Люди сороковых годов - Алексей Писемский

- На теменных костях, - начал доктор громко, как бы диктуя и в то же время касаясь головы трупа, - большой пролом, как бы сделанный твердым и тупым орудием. Смотрите! - обратился он к понятым.

Некоторые из них, а в том числе и корявый мужик, подошли, посмотрели и отошли.

- А это штука еще лучше! - произнес доктор как бы про себя и потом снова задиктовал: - Правое ухо до половины оторвано; на шее - три пятна с явными признаками подтеков крови; на груди переломлено и вогнуто вниз два ребра; повреждены легкие и сердце. Внутренности и вскрывать нечего. Смерть прямо от этого и последовала, - видите все это?

Понятые молчали. Высокий мужик как будто бы хотел что-то возразить, но, кажется, не посмел.

- Теперь надобно мужа и домашних привести, чтобы они видели.

Вихров велел.

Те пришли, за исключением девки-работницы. Парень явно трепетал всем телом.

- Видите! - сказал доктор и показал им голову. - Видите! - и он указал на отодранное ухо. - И вот эти маленькие дырки в полтора вершка величины; ну, и подпишитесь ко всему этому! - прибавил он, показывая на осмотр, написанный Вихровым.

Тот начал читать бумагу громко и внятно.

Парень стоял все время, отвернувшись от трупа, и, кажется, даже старался не слышать того, что читают. Доктор непременно потребовал, чтобы все мужики дали правые руки для доверия в рукоприкладстве тому же корявому мужику: он, кроме важности, был, как видно, и большой формалист в службе.

- Как бы мне, ваше высокородие, и за это чего не было? - спросил мужик Вихрова.

- Нет, за это ничего не будет, - успокоил его тот.

Доктор между тем потребовал себе воды; с чрезвычайно серьезною физиономией вымыл себе руки, снял с себя фартук, уложил все свои инструменты в ящик и, не сказав Вихрову ни слова, раскланялся только с ним и, сев в свой тарантасик, сейчас уехал.

По отъезде его труп надобно было снова снести на кладбище и зарыть в могилу.

- Ну, положите, братцы, в гроб покойницу и снесите ее в село, - сказал было Вихров понятым; но те решительно возопияли против того.

- Помилуйте, ваше высокоблагородие, - заговорили они все в один голос, - и то уж мы с ними намаялись: тот раз по их делу таскали-таскали, теперь тоже требуют.

- Пусть сами они свезут!.. Батько-то старик ни черта у них не делает! присовокупил и корявый мужик.

- Да я, пожалуй, свезу, - отвечал старик-отец, кидая вокруг себя какой-то беспокойный взор. - Подсобите хоть положить-то ее, - прибавил он понятым.

- Да это подсобим, - отвечал корявый мужик и пошел, впрочем, один только подсоблять старику.

Через несколько минут Вихров увидал, что они вдвоем поставили гроб на старую тележонку, запрягли в нее лошадь, и потом старикашка-отец что есть духу погнал с ним в село.

VII

УБИЙЦА

Тем же днем Вихров начал и следствие. Прежние понятые, чтобы их не спросили другой раз, разбежались. Он позвал других и пригласил священника для привода их к присяге. Священник пришел в ужасно измятой, но новой рясе и с головой, для франтовства намоченной квасом. Он был очень широколиц и с какой-то необыкновенно добродушной физиогномией. Мужиков сошлось человек двенадцать.

- Внушите им, батюшка, чтобы они говорили правду, и потрудитесь их привести к присяге! - проговорил Вихров.

Священник разложил на столе евангелие, надел епитрахиль и начал каким-то неестественным голосом:

- Вы теперь должны показывать правду, потому что, ежели покажете неправду, то будете наказаны и лишены навеки царствия небесного, а ежели покажете правду, то бог вас наградит, и должны вы показать, не утаивая, потому что утаить, все равно, что и солгать! Ну, сложите теперь крестом персты ваши и поднимите ваши руки!

Мужики неуклюже сложили руки крестом и подняли их.

- Говорите за мной! - произнес священник и зачитал: - "Обещаюсь и клянусь!"

Мужики что-то такое бормотали за ним.

- Ну, целуйте теперь евангелие!

Мужики все перецеловали евангелие.

Священник снял епитрахиль, завернул в ней евангелие и хотел было уйти.

- Посидите, батюшка, побудьте при следствии; я один тут, - остановил его Вихров.

- Хорошо-с, - отвечал священник и сел на лавку.

Вихров начал сразу спрашивать всех крестьян.

- Скажите, пожалуйста, как же Парфен Ермолаев жил с женою - дурно или хорошо?

- Да что, ваше высокоблагородие, - вызвался один из мужиков, самой обыкновенной наружности и охотник только, как видно, поговорить, - сказать тоже надо правду: по слухам, согласья промеж их большого не было.

- Но не видали ли вы, чтобы он бил ее, ругал?

- Это где же видать! - произнес как бы с некоторою печалью мужик с обыкновенною физиогномией.

- Я, судырь, видел, - отозвался вдруг один старик, стоявший сзади всех, и при этом даже вышел несколько вперед.

- Что же ты видел, дедушка? - спросил его Вихров.

- Видел я, судырь, то: иду я раз, так, примерно сказать, мимо колодца нашего, а он ее и бьет тут... отнял от бадьи веревку-то, да с железом-то веревкою-то этою и бьет ее; я даже скрикнул на него: "Что, я говорю, ты, пес эдакий, делаешь!", а он и меня лаять начал... Вздорный мальчишка, скверный, не потаю, батюшка.

- Зачем таить! - заметил ему священник.

- Не потаю; ты же вот говорил, что за правду бог наградит, а за ложь накажет.

- А вы никто другие не видали, чтобы он ее бил? - спросил Вихров прочих мужиков.

- Мы не видали, а что они несогласно жили, это слыхали, - отвечали все они единогласно.

- Да из чьего роду-то она шла? - спросил священник.

- Да Марьи, судырь, вдовы дочка, изволите знать, - отвечал ему тот же старик.

- Из дому-то она небогатого шла; от этого, чай, и согласья-то у них не было, - проговорил священник, запуская руку в карман подрясника и вынимая оттуда новый бумажный платок носовой, тоже, как видно, взятый для франтовства.

Вихров посмотрел на него вопросительно.

- Они все ведь, - продолжал священник, - коли тесть и теща небогаты, к которым можно им в гости ездить и праздновать, так не очень жен-то уважают, и поколачивают.

- Это точно что: есть это, есть!.. - подтвердил и старик. - А тут уж что-то и особенное маленько было, - прибавил он, внушительно мотнув головой.

- Что же особенное было?

- Что особенное? Все вон она знают!.. Что они молчат! - проговорил старик, указывая на прочих мужиков.

- Что же, братцы, говорите, - отнесся к ним Вихров.

- Что, ваше высокородие, пустое он только болтает, - ответил мужик с обыкновенной наружностью.

- Нет, не пустое, не пустое! - отозвался досадливо старик.

- Да что такое, говорите! - прикрикнул уже Вихров.

- Да болтают, ваше высокородие, - отвечал мужик с обыкновенной наружностью, - что у них работница есть и что будто бы она там научила Парфенку это сделать.

- Были слухи об этом, были, - подтвердил и священник.

- Да ведь это, батюшка, мало ли что: не то что про какую-нибудь девку, а и про священника, пожалуй, наболтают невесть чего, - возразил мужик с обыкновенной наружностью: он, видно, был рыцарских чувств и не любил женщин давать в обиду.

- Что рассказывать-то, сам парень-то болтал пьяный в кабаке о том, подхватил старик.

- Ну, мы это там увидим; расследую, - сказал ему Вихров. - Позовите ко мне Парфена Ермолаева.

Ему скорее хотелось посмотреть и поговорить с самим убийцей, в преступлении которого он более уже не сомневался.

Парня ввел сотский.

- Сделайте, батюшка, предварительное ему наставление.

Священник встал, утерся своим бумажным платком и начал снова каким-то неестественным голосом:

- Ты, братец, должен покаяться, и если совершил этот грех, то ты тем только душу свою облегчишь, а хоть и будешь запираться, то никак тем казни не избегнешь ни в сей жизни, ни в будущей.

- Я знать ничего не знаю, ваше благословение, - проговорил малый.

- Опять тебе повторяю: начальство все уж знает про тебя, а потому покайся лучше, и тебя, может быть, за то помилуют.

- Мне каяться, ваше благословение, не в чем.

- Расскажи ты мне, - начал Вихров, - весь последний день перед смертью жены: как и что ты делал, виделся ли с женой и что с ней говорил? Рассказывай все по порядку.

- Я не знаю, ваше благородие, как это сказывать-то.

- Очень просто. Ну, что делал поутру?

- Да теперь уж не помнится, ваше благородие.

- Ну, помнишь, однако, что завтракал?

- Завтракал.

- С женой?

- Со всем семейством.

- Потом?

- Потом я словно бы в лес уехал.

- Потом?

- Потом-с приехал, обедали.

- Ну, а виделся с женой?

- Виделся-с.

- О чем же ты говорил с ней?

- Что говорить? Я сказал ей, чтобы шла лошадь мне подсобить отпрячь.

- Что ж она - пособила?

- Нету-тка.

- И что ж, ты за это забранил ее?

- Нет-с.

- Никогда ни за что ее не бранил?

- Нет-с, не бранил.

- Значит, жили душа в душу?

- Жили согласно мы-с! - Парень при этом вздохнул.

- Стало быть, тебе жаль, что она умерла?

- Кому, ваше благородие, не жаль своей жены, - прибавил он, смотря себе на руки.