Залив Голуэй - Келли Мэри Пэт

— Патрик. Ты должен поговорить с мальчиками. Мы не можем отпустить их на эту войну. Пэдди, Джеймси, Джонни Ог, Томас и Дэниел сегодня отправились в пивоварню Кейна записываться в армию.

— Сейчас эта пивоварня превратилась в Казармы Фонтенуа, Онора.

— Называй это как хочешь, но мы с Майрой не хотим отпускать наших детей…

Он шагнул вплотную ко мне.

— Ты не можешь их остановить, Онора, — сказал он. — Они уже не дети, это взрослые мужчины. Ирландцы. Воины, готовые сражаться за правое дело. И когда звучит клич, отворачиваются только трусы.

— Но, Патрик…

— Наконец, наконец-то у нас появился шанс, — продолжал он. — У нас отличные офицеры. Майк Коркоран из Нью-Йорка — фений[53].

Патрик уже рассказывал мне об этой группе революционеров, недавно созданной в Нью-Йорке. Ее назвали в честь войска легендарного ирландского вождя Финна — Фианы. Многие члены этого братства были рождены уже в Америке, и теперь все они вливаются в армию Союза, причем некоторые — на самых высоких постах, сказал Патрик.

— Джеймс Маллигэн собирает бригаду в Чикаго, — говорил он. — В Сент-Луисе у нас Том Суини. «Молодая Ирландия» с нами. Томас Мигер организует полк вместе с братом Д’Арси Макги, Джеймсом, который был офицером гвардейцев папы римского. К нам присоединяются люди, служившие в разных армиях: французской, австрийской, испанской. Как будто дикие гуси со всего мира слетаются сейчас в Америку, образуя в небе гигантский клин. Ирландцы объединяются, чтобы одержать победу здесь, в Канаде, а потом и в самой Ирландии — чтобы снова стать настоящей единой нацией. Жаль, что Майкл этого не увидел.

— Майкл не хотел бы, чтобы его сыновья уходили на войну.

— Он понял бы, что выбора у нас нет. Если сепаратисты развалят Союз, войны будут бесконечными. На нас начнут нападать другие страны. Британия уже приняла сторону южан. Англичане сожгли Вашингтон в 1812 году, их боевые корабли стоят на озере Шамплейн. Почему им не атаковать, почему не вернуть себе Северную Америку? Британские генералы планируют это прямо сейчас, Онора, можешь мне поверить. И тогда конец всем надеждам. Америка — наш последний шанс.

— Патрик, если моих детей убьют, твои политики не смогут меня утешить.

— Дело не в политике, Онора. Речь идет о выживании. И война эта не продлится долго. У Севера есть все: людские ресурсы, заводы, деньги.

Я отвернулась. Солнце неотвратимо клонилось к прерии, к ночи. И никак ты его не остановишь — как и войну.

Незаметно Патрик оказался вплотную ко мне, на самом краю воды, и я начала говорить. Я не планировала свой рассказ — просто говорила обо всем сразу: о смерти бабушки, о маленькой Мэри Райан, замерзшей в придорожной канаве, о собаках, рвавших мертвые тела на дороге. Все ужасы, которые я прятала в потаенных уголках сознания, вдруг выплеснулись наружу. Патрик должен был меня понять.

— Сколько было таких дней в Нокнукурухе, когда я с раннего утра начинала думать, чем сегодня их кормить. А теперь Пэдди и Джеймси выросли в красивых и крепких парней. Им бы искать свою любовь среди девушек, а не рисковать жизнью.

— Но сама подумай, Онора: они же станут частью первой ирландской армии, которая будет сражаться за нас впервые за последние триста лет. Мы все служим не делу иностранцев. Мы защищаем свою новую землю, освобождаем родину.

— Но ведь ирландцы из южных штатов тоже будут воевать, Патрик. Моих сыновей может убить парень, тоже переживший Великий голод, которого мать тоже поила чаем из крапивы, а потом каким-то чудом привезла живым в Америку. Мысль об этом невыносима. Я выступаю за Союз. Я хочу, чтобы рабы стали свободными и чтобы Ирландия была спасена. Однако мои дети в свое время пили лошадиную кровь, чтобы выжить. А теперь стрелять в эти молодые здоровые тела? Смерть — мой персональный враг. И я не могу сделать ее своим союзником. Слишком долго я с ней боролась.

Он развернул меня к себе и обхватил руками. Я уткнулась щекой в гладкую кожу его рубашки и начала плакать. Он прижал меня крепче.

— Ты пережила ужасающе тяжелые времена, — сказал он. — Ты была очень сильной. Оставайся же сильной и теперь. У тебя нет выбора, a stór. Твои сыновья все равно уйдут, одобришь ты это или нет. Даже я не смог бы остановить их. — Он легонько похлопал меня по спине. — Ты ведь тоже боец, Онора. Как сама королева Маэва. Помнишь демонстрацию в Голуэй Сити? Помнишь, как храбро ты вела себя там?

Патрик взял меня за плечи и немного отодвинул от себя.

— Твоим сыновьям необходима твоя сила. Дай им свое благословение. Майкл тоже хотел бы этого.

— Правда?

Я сделала шаг назад. Но Патрик не отпускал мои плечи.

— Да, Онора, правда. Он тоже пошел бы с нами, высоко поднимая посох Греллана и выкрикивая: «Келли — вперед! Прочь с дороги! Ура-а!» Майкл был солдатом, борцом за Ирландию. И он пал в жестокой битве. Его и еще миллион других убили Sassenach, использовавшие в качестве своего оружия голод. И сейчас у нас появился шанс начать мстить за эти смерти.

— Но ведь при этом люди будут гибнуть и дальше.

— Сыновья Майкла Келли выжили благодаря Америке. Неужели ты хочешь, чтобы они оставались в стороне, глядя, как разоряют их страну?

— Я мать, Патрик. И хочу, чтобы сыновья мои были живы и здоровы. Slán.

— Тогда поддержи их своей любовью, своей верой. Для них, как и для меня, большим утешением будет сознавать, что мы все защищены твоими молитвами.

Патрик коснулся рукой моей щеки.

— Моими молитвами? — воскликнула я и, оттолкнув его, побежала мимо прибрежных скал к дороге.

Патрик окликнул меня, но я не обернулась. Мои молитвы. Да станет ли Господь слушать эти мои молитвы?

Я шла по Двенадцатой улице мимо церкви Святого Семейства Ордена иезуитов. Перед громадой этого здания с каменными стенами и высокими башнями я остановилась. Была суббота, вторая половина дня. Местная конфессия и священники здесь меня не знали. Я поднялась по широким ступеням и шагнула в темноту церкви.

Меня вел за собой огонек закрытого молитвенного светильника, висевшего над главным алтарем. Здесь присутствовал Иисус. И его служитель отпустит мои грехи, вернет мне состояние божьей благодати, поможет моим молитвам быть услышанными.

На скамье у кабинки для исповеди ожидали три или четыре женщины. Я никого из них не знала — и это хорошо. Наконец наступила моя очередь. Я встала на колени в тесном пространстве исповедальни, и шторка на решетке окошка отодвинулась.

— Благословите меня, отче, ибо я согрешила, — прошептала я.

Что же ему сказать?

— Отче, я испытываю чувства к мужчине, я все время думаю о нем, и…

— Вы замужем? — Голос его прозвучал нетерпеливо.

— Да. В смысле, нет.

— Что это должно означать, женщина?

— Я вдова, отче.

— Дети есть?

— Пятеро.

— А этот человек, он женат?

— Нет, отче.

— Надеюсь, он не священник?

— О господи, как можно, отче? Нет.

— Уже кое-что. И все же вдове с пятью детьми негоже иметь нечистые помыслы. Выходите за него. И это положит конец всей неразберихе.

— Это не так… Видите ли, отче… Отче, а не могла бы я просто покаяться и все?

— Все не так просто, миссис. Хорошая исповедь требует честности, никакой лжи и увиливаний. Неправильная исповедь — смертный грех. Так что вы подвергаете опасности свою бессмертную душу — прямо здесь и прямо сейчас!

Ну почему я не пошла в церковь Святого Имени Иисуса? Майра говорит, что один из тамошних священников глухой: он накладывает епитимью — трижды прочесть «Аве Мария» — еще до того, как ты закончишь перечислять свои грехи. Я хотела получить прощение, чтобы можно было молиться за своих сыновей без чувства вины, а этот человек здесь лишь взваливает на меня новые грехи.

— Ответьте же, пожалуйста, — сказал священник.

— О женитьбе речь не идет, отче. Этот мужчина не знает о моих чувствах.

«Что ты делаешь, стоя здесь, в этой темной кабинке, и пытаясь отвечать на дурацкие вопросы? — звучал голос в моей голове. Бабушка. — Разберись в себе, Онора. Что по-настоящему неправильного ты сделала?» Мне необходимо отпущение грехов, бабушка. Я не могу рисковать оказаться в немилости у Господа. Только не теперь, когда моим мальчикам так нужны мои молитвы. «Ты не ребенок, Онора, ты…»