Осоковая низина - Харий Августович Гулбис

— Да ничего.

— Стало быть, крепкая женщина.

— Наверно.

Когда Алиса укладывала в рюкзак караваи хлеба, Петерис заметил:

— Теперь больше нельзя будет так помногу давать. Сколько в колхозе заработаешь, столько и получишь. Совсем по-городскому.

— Как? — Алиса толком не поняла.

— Теперь уж придется самим зарабатывать.

Сын с минуту смотрел на отца в растерянности, затем вынул из рюкзака караваи и положил обратно на стол. Петерис покраснел.

— Пока еще можешь брать. Я только сказал, как теперь получается.

— Нет, спасибо.

Отец обиженно махнул рукой и ушел к себе в комнату. После настоятельных просьб Ильмар все же сунул в портфель полкаравая хлеба и кусок масла. Пустой рюкзак оставил в кухне на скамье. Ильмар не позволил также везти себя на станцию. Когда настало время уходить, он, глядя в сторону, пожал отцу руку, простился с Эрнестиной…

Алиса, как всегда, пошла немного проводить сына.

— Ты не сердись на него! Он ведь так не думает.

— Все равно. Я и сам понимаю, что не вправе что-то требовать. Да мне ничего и не надо.

Алиса прижалась лбом к плечу сына.

— Когда вы поженитесь?

— После сессии.

— Передай привет!

— Спасибо.

— И пускай она приезжает.

Дойдя до лесной опушки, Ильмар оглянулся на «Виксны» — серый, обшарпанный дом, серый бетонный хлев, серый сарай, несколько покалеченных яблонь. К этому унылому месту когда-то хотели привязать его на всю жизнь. Но еще мальчиком он горячо желал уйти отсюда.

И вот этот час настал.

Когда Алиса, проводив Ильмара, вернулась на кухню, Эрнестина сказала:

— Родному сыну каравай хлеба пожалел.

— Он вовсе так не думал.

— Должно быть, и мне скоро откажет в куске хлеба.

— Как ты можешь так говорить!

Эрнестина не стала спорить. Ушла к себе в комнату, достала из шкафа пропахшее нафталином пальто, повязала на голове косынку.

— Куда ты, мамочка, собралась?

— Так просто, в гости.

— К госпоже Дронис?

Вопрос был праздным — никого, кроме Дронисов, Эрнестина в Осоковой низине не навещала. Под вечер она вернулась, переоделась в будничное платье и вышла на кухню готовить ужин. И только когда Алиса и Петерис уже поели и со стола было убрано, Эрнестина сказала:

— Я нашла себе место в городе.

Алиса не проронила ни слова.

Еще раньше Эрнестина говорила приятельнице, что не может вынести унизительной жизни у зятя и охотно ушла бы — только некуда.

Как-то госпожа Дронис предложила ей наняться няней к каким-то своим дальним родственникам в Бруге. Ребенку два года, родители работают в школе, весь день заняты, няня им попалась нерадивая. Над этой возможностью вырваться из «Виксн» Эрнестина, правда, призадумалась, ей не очень хотелось идти в няни и совестно было взвалить все хозяйство на одну Алису, да еще пугала немного жизнь у совершенно чужих людей. Однако сегодня чаша ее терпения переполнилась, и Эрнестина почувствовала, что готова на все. Госпожа Дронис созвонилась со своими родственниками, и они сразу согласились взять Эрнестину.

В тот же вечер она принялась собирать свои вещи.

Вошла Алиса.

— Ты в самом деле хочешь бросить меня одну?

— У тебя есть муж.

— Ты все еще осуждаешь меня?

— Ты сама осудила себя.

— Зачем тебе уходить? Останься!

— Все равно меня скоро не станет.

В последние годы Эрнестину часто одолевала сердечная слабость, и уже не раз казалось, что смерть недалеко.

— Ты не смеешь говорить так.

— Это от нас с тобой не зависит.

Эрнестина говорила, что уйдет из «Виксн», как только объединят скотину и у Алисы высвободится больше времени для кухни. В начале мая четырех коров угнали в хлев «Упитес», телят — в «Апситес», а вместо них привели пять лошадей и двух жеребят. Алиса стала конюхом, и на ее попечении теперь числились семь лошадей и три жеребенка, всего десять голов. Если прибавить собственную корову, овец, поросят, то она должна была ходить за шестнадцатью живыми существами — не считая собаки, кошки и Петериса. И вот наступило то утро, когда Эрнестина взвалила на телегу чемодан и уехала из «Виксн». С Петерисом она даже не простилась: его не было дома — сеял где-то на дальних полях.

— Мне, мамочка, все не верится, что ты уезжаешь.

Эрнестина промолчала.

В дороге тоже разговаривали мало. Все уже было переговорено, и Алиса никак не могла осознать, что мать покидает ее навсегда. Трудно было представить себе, что старый и больной человек может начать новую жизнь у чужих людей. Она боялась, что мать окажется одинокой, незащищенной, что там ей будет еще тяжелее, чем здесь, в «Викснах». Отъезд матери казался каким-то дурным сном, и чем дальше, тем больший страх за нее вкрадывался в душу.

Однако Гита ступала все вперед и вперед, все дальше увозя телегу по каменистой дороге; они добрались до Бруге, проехали через него, ибо дом, где жили будущие хозяева Эрнестины, находился в другим конце города. Там уже и настоящих улиц-то нет, одни заборы, тропы да наезженные по мураве колеи. Будущее место жительства Эрнестины — белый, красивый дом на лесной опушке. Неподалеку высокий, заросший соснами пригорок.

— Почти как наш домик под Ригой, — заметила Алиса.

На крыльцо выбежал молодой человек.

— Вы, должно быть, ко мне.

— К Рунгайнисам, — ответила Алиса.

— Это как раз к нам. Жена в школе с восьми, а у меня сегодня уроки начинаются в половине двенадцатого, я уже беспокоился…

Молодой человек подхватил чемоданы, и Эрнестина пошла за ним.

Гиту некуда было привязать, Алисе пришлось остаться