Осоковая низина - Харий Августович Гулбис

— В Германию?

Эльвира молчала.

— В летнем пальто! Скоро зима!

— Другого у меня нет.

Алиса подошла к шкафу и достала свое зимнее пальто.

— Что ты делаешь? — воскликнула Эрнестина.

— У нее же нет пальто.

— А у тебя есть другое?

— Мамочка…

Эльвира оценивающим взглядом осмотрела пальто и сказала:

— Вообще-то носить еще можно.

Затем она поблагодарила за подарок.

— Алиса, милая! Ты в самом деле добра ко мне. Я никогда не забуду этого.

Несмотря на спешку, состоялось нечто вроде прощальной трапезы, и между миской картофеля и тарелкой с мясом Алиса поставила бутылку самогонки.

— Может быть, мужчинам захочется.

Фрицис был из тех, кому, чтоб охмелеть, много уже не требуется. На этот раз пили из рюмок, и уже после третьей серьезное лицо Фрициса смягчилось. Напряжение, царившее в последнее время между родственниками, ослабло. Эльвира тоже стала печально улыбаться.

— И мне, братец, налей капельку на прощание!

Эльвира, морщась, выпила.

— Вы знаете, что Рига пала?

Этого в «Викснах» еще не знали, и Фрицис подробно рассказал об очередном разгроме немцев. Помолчали.

— «Родимая»… — тепло сказал Фрицис, глядя на выпитую до половины бутылку.

— Может, захватите одну с собой? Сейчас принесу, — предложила Алиса.

— Это было бы очень мило.

Наступила минута расставания. Эльвира поднесла к ресницам носовой платок.

— Ну, братец! Да хранит тебя бог. Нам, наверно, уже больше никогда не свидеться.

— Ну, так счастливо!

И Петерис невольно поднес к глазам большой палец.

Внезапную влагу смахнула ладонью и Алиса.

— Я твоему сыну никогда зла не желала, и мне больно, что так получилось, — сказала Эльвира, прежде чем поцеловала невестку.

Эрнестине она подала руку.

— Теперь ваш дом будет чист.

Но никаких слов в свое оправдание она не услышала…

Когда машина укатила, Алиса положила в подойник миску с картошкой и мясом, залитым подливкой, плотно прикрыла подойник помятой кастрюльной крышкой, налила в маленький бидон кваши, взяла ключ и пошла в хлев.

Внутри у двери, выйдя из укрытия, ее ждал Ильмар.

— Уехали?

— Уехали. Хорошо, что это уже кончилось.

Алиса не могла знать, что сыну придется прятаться целую зиму.

БРИГАДИР

После войны прошло несколько лет. В «Викснах» теперь жили только Алиса, Эрнестина и Петерис, который наконец стал на хуторе полноправным хозяином. Сельский исполнительный комитет все дела улаживал непосредственно с ним, а не с Эрнестиной, как до войны, когда, чтобы заключить договор о выращивании сахарной свеклы, требовалась ее подпись. Во всех документах — и в обязательствах, и в страховых полисах — значилось только его имя. Ильмар в Риге изучал филологию.

Женя объявилась в первую послевоенную весну. Вначале она казалась какой-то поблекшей — ни осветленные волосы, ни крашеные губы не могли скрыть увядания и какой-то серости, ощущавшихся в лице, взгляде и даже в походке. Женя стала пользоваться льготами вдовы погибшего красноармейца — Артур Лангстынь был убит на болотах Ловати; видимо, скорбя, она перестала ярко красить губы, а волосам оставила их естественный темно-русый цвет. Работу ей дали на молочном заводе, а квартиру — в бывшем доме Винтеров, те две комнаты, в которых раньше жила барыня. Теперь Женя могла сама воспитывать дочь и посылать ее в гракскую школу. Алиса в свои редкие наезды в имение старалась не встречаться с Ливией. Женя не хотела, чтобы между нею и ребенком стоял чужой человек.

В «Викснах» в хлеву находилось пять коров, две лошади, жеребенок, несколько овец и свинья. Алиса одна едва управлялась с этим стадом. Труднее всего приходилось весною и осенью. И тогда на несколько недель — за деньги или продукты — брали в помощь женщину из города, но Алиса при этом всегда испытывала чувство вины: по закону пользоваться наемным трудом не разрешалось. Хорошо, что летом два месяца помогал Ильмар. В университете сессия кончалась как раз к сенокосу, и Петерис в ожидании сына пощупывал сушившееся на вешалах сено и временами нетерпеливо бросал:

— Чего это их там столько экзаменуют?

Когда Ильмар наконец приезжал, Петерис несколько дней ходил улыбчивый, как солнышко, и без умолку разговаривал с сыном — теперь, когда был молодой, сильный помощник, работа спорилась.

Не будь Эрнестины, которая стряпала, помогала стирать и латать, Алисе бы не управиться. Насколько позволяли время и здоровье, Эрнестина изредка принимала еще заказы на шитье. Работала тайком, — а то еще обложат налогом или будут какие-нибудь другие неприятности, — и заказы она принимала только от хорошо знакомых или же шила Алисе и себе самой.

— Попадетесь, будете знать! — ворчал Петерис, когда теща из-за клиентки запаздывала с ужином или обедом.

Эрнестина, может быть, и не шила бы чужим, если бы так мучительно не переживала свою зависимость от Петериса. Ревматизм скрючил пальцы, изуродовал суставы. Из-за боли она не спала по ночам, ходила серая, с густыми тенями под глазами.

— Был бы такой яд, от которого можно без мук помереть!

— Мамочка, что ты говоришь!

— То, что думаю.

Алиса не решалась в такие минуты продолжать разговор.

За всю последнюю зиму Эрнестина сшила чужим лишь несколько платьев. Алиса знала, что это очень удручает мать. В какое-то воскресенье она вынула из старой четырехугольной жестяной коробки из-под конфет пятьдесят рублей и хотела сунуть матери в карман фартука.

— Это тебе просто так. Ты столько работаешь…

Эрнестина посмотрела на дочь едва ли не с испугом и резко отстранила ее руку, словно дочь хотела сделать больно.

— Мамочка, возьми, пожалуйста!

— Ни за