Осоковая низина - Харий Августович Гулбис

— Могли.

— Что бы они сделали с тобой?

— Не знаю.

— Сынок!

Прошлую ночь Ильмар провел в небольшом леске и страшно продрог.

— В одном этом тоненьком пиджачке?!

Ильмар был переутомлен. После ужина он вскоре, в чем был, одетый, повалился на Алисину кровать и мгновенно уснул.

Алиса постлала на полу шубу и легла рядом с кроватью. И всю ночь не спала, охраняя сына.

Ильмар проспал до полудня, но все еще чувствовал себя усталым. В комнату вошел Петерис. Ночью на сеновале он тоже думал о сыне и хотел поделиться своими мыслями.

Откашлявшись, Петерис спросил:

— Когда ты удрал, Ольгерт Бруверис там был?

— Не знаю, мы были не в одном отряде.

— Как бы домой старикам не отписал.

— Да разве почта работает? — вставила Эрнестина.

— Будто иначе как по почте и передать нельзя?

Петерис снова откашлялся:

— Как бы искать не стали.

— Недолго они еще искать будут! Самое большее несколько недель — и тут уже ни одного немца не будет, — посмеялся Ильмар.

— Поди знай. Надо спрятаться. И так, чтобы дети не знали. Надо им сказать, что ты опять ушел траншеи рыть.

— В сарай пойду, — согласился Ильмар.

— Ведь ты там окоченеешь! — воскликнула Алиса.

— Сделаю в соломе нору.

— В сарай трудно носить еду, — рассуждал Петерис. — Немцы приметят, что хозяева часто в сарай ходят. Тогда уж лучше в хлеву. Под свеклой укрытие сделать, и чтоб в загородке доска вынималась…

Решили, что Петерис сейчас же выроет укрытие и вечером Ильмар переберется в хлев. Однако ничего из этого не вышло. Самочувствие Ильмара все ухудшалось, и, когда ему поставили градусник, ртутный столбик подскочил до тридцати девяти. Пришлось остаться в доме. На всякий случай Ильмар лежал одетым, и Алиса освободила половину шкафа, чтобы Ильмар мог спрятаться, если заявится непрошеный гость.

Позвали Ливию.

— Деточка, как нельзя никому говорить о твоем отце, нельзя говорить и об Ильмаре. А то его заберут немцы и уведут. Ты поняла?

Алиса зашла к Эльвире.

— Видишь, как получилось-то, возвращение Ильмара.

Эльвира выжидательно слушала, и Алиса, при виде застывшего лица золовки, осеклась.

— Лучше сказала бы — дезертирство.

— Теперь ведь все как-нибудь…

— Ты этого о всех сказать не можешь.

Алиса взяла себя в руки и продолжала:

— Поговори с Дианой! Пускай она никому об Ильмаре не болтает.

— Обещать я тебе ничего не могу, ребенок остается ребенком. Хотел бежать, должен был о других подумать. Ты уверена, что его не станут искать? А что ты скажешь, если придут вооруженные и спросят, где он?

— Надо надеяться, что скоро победит другая власть.

— Как бы тебе не пришлось разочароваться. И красным твой сын понадобится. Уже не говоря обо всем остальном.

Эрнестина успокаивала Алису:

— Не обращай ты на нее внимания! Ничего хорошего ты от нее никогда не видела и не увидишь, но не такая она дурная, чтоб донести на сына своего брата.

Прошла неделя, и действительно ничего худого не приключилось. Ильмар постепенно поправлялся. Труднее всего было, когда стало першить в горле, он сдерживался, закрывал рот ладонью, но вскоре ухитрился так тихо кашлять, что не слышно было даже в комнате рядом. Время от времени на кухню заходили немцы, но двери всегда были закрыты, и Эрнестина спокойно беседовала с ними. Укрытием Ильмар так и не воспользовался. Окно комнаты наполовину закрыли плотной занавеской, и Ильмар, лежа на кровати, читал. Нередко к нему наведывались девочки и вместе играли в цирк, рич-рач и даже в карты.

— Им горя мало, — качала головой Эльвира.

В последние дни гул на юго-востоке все усиливался, становился пронзительнее. В тихие вечера доносились далекие пулеметные очереди.

Алиса слушала, затаив дыхание.

Однажды утром, когда Алиса в дровяном сарае скинула с кадки дрова и Петерис, достав из рассола передний окорок, отрубил кусок, чтобы в мешке вместе с дровами внести в дом, во дворе залаяла собака.

— Пойди глянь, кто там!

Алиса выбежала во двор. Двое, сойдя с рессорной коляски, привязывали красивую гнедую лошадь. Один из них был Дронис, а другой — сам волостной старшина Лиекуж, который с приходом немцев сразу активно включился в управление волостью, а затем был официально поставлен старшиной.

— Хозяин где? — спросил Лиекуж.

Этот человек, как многие высокорослые люди, был невозмутимо самонадеян и почти никогда не улыбался.

— Позвать?

— Только поживей!

Петерис велел Алисе быстро накидать на кадку дров, подтянул штаны и пошел к незваным гостям.

— Мы должны обыскать дом. Дронис будет понятым.

Лиекуж сказал это с таким мрачным видом, что у Петериса в глазах на миг что-то вспыхнуло и тут же потемнело.

— Да разве…

Ни язык, ни ноги не повиновались.

Затем Петерис заметил, что Дронис улыбается.

— Сосед, у тебя бутылочка родимой не завалялась?

Самодельная водка — самогон, или сивуха, к концу войны получила еще одно название — «родимая».

Петериса бросило в жар. От внезапного облегчения прошиб пот. Но сразу возникла другая опасность. «Родимая», хотя она уже давно шла на «подмазку» и даже вместо денег — на мельнице, в лесничестве, на кузнице и в других местах, — все-таки считалась запрещенным напитком, а Лиекуж был самым крупным волостным начальником, и к представителям власти Петерис всегда относился с недоверием. Зачем Лиекужу сюда за самогоном ездить, если он может достать его у Дрониса? Всей округе известно, что Дронис вместе с Паулиной устроили настоящий завод. Дронис снабдил Паулину аппаратом, дает ей муку и свеклу, а