Дети леса, дети звезд - Мерри Джинн

— Да, с законами сложно, — вздохнул Ренн. — Но из всего сказанного меня больше всего волнует, честно говоря, статус нашей замечательной планеты. Теперь, когда известно, что колонизации она не подлежит, кого сюда только могут не высылать, вы себе представляете?

— Почему не подлежит? — удивился Серазан. — Берут же поселенцев.

— До поселенцев еще надо договориться, — заметил Ренн, — Пока получается, что колонисты должны принять здешние законы. А это — новые граждане для этих земель, но не для Мабри, как вы думаете?

Тесс пожал плечами:

— Вы тут формальное гражданство наблюдаете? Пришел, поселился — живи… Вряд ли Дракон станет проверять, чье у поселенцев подданство в формальном отношении. Другое дело, что пол-Мабри вы сюда точно не переселите.

— Пол-Мабри сюда и не примут, — задумчиво потер щеку Ренн, — но и проверять моральный облик вновь прибывающих вряд ли станут.

— Ну так и я о чем, — удивился Тесс. — А что с моральным обликом? Вы колонистов собираетесь отбирать как попало?

— Тесс, вспоминайте, кто первый бежит с корабля? — поморщился Ренн. — И делайте выводы. Сейчас здесь хорошо, но если взять условия Грина, здесь начнется форменная борьба за выживание между людьми, которые хотят жить хорошо и как на родине, и местным населением. Грин сообразительный молодой человек, но вряд ли ему хватит ума поставить такие условия, которые помешают заслать сюда пару-тройку тысяч асоциальных элементов.

Тесс обалдел:

— Вы что, хотите сказать, Мабри намерена открыть мир на свободный выезд — вместо централизованной колонизации?!

— Я ничего не хочу сказать, — резко оборвал Тесса Ренн. — Я просчитываю возможности. Что сделает колониальное управление Мабри — решать не мне. Попробуйте намекнуть на это Грину.

— Я-то намекну, — фыркнул Тесс. — Но только в Колониальном тоже не идиоты сидят. Смысл упускать выгоду, когда оформить тут колонию фактически ничего не мешает? И народ приедет отборный, и с местными будут корректны, и драконовы правила выучат… Кстати, оформление зависит от нас — и от вас — в не меньшей степени, чем от Грина. Что нам мешает подогнать отчет?

Ренн заинтересованно наклонился к Тессу:

— Вот эту мысль, — сказал он, — я бы попросил вас объяснить поподробнее. Составление отчета — это, в некотором роде, всегда подгон действительности под нужные шаблоны. Но ведь наши сведения будут еще и проверяться Мораном.

Серазан подумал мгновение.

— А Моран с Грином общался, его уже не обманешь… Но тогда — а в чем интерес коменданта? Ему колония нужна или он так, до отставки досиживает?

— Ему нужно красиво завершенное дело. Колония для Мабри, пусть формальная — это лучше, чем очередная планета, переданная в Союз Миров — усмехнулся Ренн. — Моран общался с Грином, но слова сфинкса можно толковать по-разному. В конце концов, Грин не говорил о том, что Дракону нужна присяга в мабрийских традициях. Или нужна?

— Сомневаюсь, — ответно хмыкнул Тесс. — Думаю, дракону важнее, чтобы люди вели себя, как положено… А в принципе — надо будет смотреть по списку требований и условий. Но, может быть, лучше подстраховаться и убедиться, что полковник поведет дело в направлении колонизации централизованной и контролируемой? Очень не хочется, чтобы сюда поперся кто попало.

— Подстраховаться не лучше, а просто обязательно, — одобрительно подтвердил Ренн. — И прежде всего надо зафиксировать сказанное Грином таким способом, чтобы не было лишних разночтений. А для этого опять-таки нужен Грин, список четких вопросов и четкие же ответы.

— Грина придется подождать, — покачал головой Серазан. — Сегодня, а возможно и еще пару дней, если Безлунная Ночь обойдется без эксцессов.

Грин проснулся только под вечер, когда дневная метель улеглась, Старуха и Мать ушли за горизонт, а небо расчистилось. Над темной, заснеженной землей, не засвеченные лунами, зажглись миллиарды звезд, дрожащих и ярких.

Ночь перерождений, млечная ночь вступила в свои права. Сфинкс вылез на высокий купол базы и сел там, настороженный и очарованный. Сидел, понемногу привыкая к бездвижному морозному воздуху, ждал то ли знака, то ли зова.

Далеко за перевалом люди выходят из домов, ставят по сугробам свечи — каждый в честь своей, только в эту ночь видной звезды. Гадают на детей, на судьбу, делают соломенную куклу — два жгута крест-накрест, наряжают ее, заворачивают в лоскуты и старое детское, по жгучему холоду несут к источникам, к памятным знакам и оставляют там, а заодно и кружку свежего молока. С утра дети будут разбирать, кому какая кукла достанется, а молоко будет уже выпито, а вокруг — мелкие звериные следы. Но это будет утром. А сейчас — тихо. Мир притаился и притих от долгожданной праздничной темноты, и только в хлеву слышно блеянье, отчаянное, заполошное — первые ягнята идут, и по жарко натопленным баням те, что нашли себе пару весной, на Юную, сейчас рожают детей. Счастливы дети, рожденные в любое время, но трижды счастливы ты, кто родился на грани миров, Безлунной ночью, зачатый на свежей траве в ночь Юную! Светят им только звезды, и ни Мать, ни Сестра, ни Старуха не властны над их судьбой.

Ночь затопила горные долины. Сфинкс сидел на куполе, и человек Грин постепенно отдавал власть над собой безымянному зверю, который неизменно жил внутри, но был приглушен и укрощен сначала Тессом, а затем Блейки и мабрийцами. Зверь был дик, хаотичен сам по себе и стремился улететь на свободу, в холодные горы и леса, к ней, к Старухе-зиме, чтобы вечно быть недалеко, но рядом.

Понятными и родными стали заснеженные леса по склону. База стояла на самой вершине, как нарыв, нелепая, чужеродная, в любую минуту готовая прорваться бесконечным потоком таких же бестолковых, как и те, что в ней жили сейчас, существ. В другое время Грин оскорбился бы такому сравнению, а сейчас сфинкс только осознавал, как велика зона отчуждения между этими фонящими электричеством куполами и полуспящей землей. Когда ощущение нелепости стало совсем отчетливым, он брезгливо дернул хвостом и взлетел, широко расправив крылья. Поднялся повыше и принялся делать широкие круги над спящим, заснеженным лесом.

И все настойчивей ощущал он зов зимы, как будто крик о помощи, на который нельзя не откликнуться, и чем меньше в сознании Грина оставалось человеческого, тем сильнее становился этот крик. С высоты Грин видел волков на ночной охоте, видел подгорный народ, который выходил из заледенелых пещер, чтобы единственный раз в году поймать чистый звездный свет без примеси лунного, видел лису, которая деловито мышковала неподалеку от медвежьей берлоги, видел стадо оленей, которые осторожно раскапывали снег у ручья. Зрение обострилось до того, что он мог бы увидеть даже мордочку мыши, неосторожно пробегающую по открытому месту, и когти совы, которая пикирует на юркую добычу с ближайшей ветки.