Боги и человек (статьи) - Борис Синюков

Новый директор объединенной гидрошахты «Байдаевская–Северная», переименованная вскоре в «Юбилейная», Александр Егорович Гонтов, полуеврей и это сразу было видно. Хотя бы из того, что он открыто презирал своих сотрудников, даже почти равных ему по должности. Следующий случай, неоднократно повторившийся. Гонтов назначает совещание на 16–30, когда рабочие первой смены уезжали с работы домой на электричке – единственном транспорте между шахтой и городом Новокузнецком (15 км) – и не отвлекали нас своими проблемами. Время выбрано правильно. Следующая электричка шла в 18–50, через 2 часа 20 минут, времени для любого совещания хватит. Затем наступал перерыв до 23–40. Ни разу совещание Гонтов не мог уложить в 2 часа 15 минут, чтобы дать возможность своим коллегам уехать на электричке в 18–50, но и позднее 19–00, как нарочно, совещания никогда не затягивались. Сам он садился в персональный автомобиль, и уезжал, а человек 20–30 его ближайших сподвижников ждали около 5 часов следующую электричку и являлись домой в первом часу ночи, чтобы выехать опять на работу в 6 часов утра. Нет, он не забывал, увлекшись, он просто не считал нужным укладываться в срок из–за каких–то там…

Я бок о бок проработал с ним почти 20 лет, позднее я даже был его ближайшим советником, я восхищался им, но никогда не уважал и не любил его. Еще в институте он поставил себе целью забраться как можно выше по служебной лестнице. Забирался он на нее своим трудом, энергией, высовыванием, но не обширным интеллектом. Учился он неважно и в инженерном плане был посредственностью, зато много внимания уделял организации своего, как сегодня говорят, имиджа. Начал он горным мастером, как все. Через полгода он был заместителем начальника участка, через год – начальником участка. К 29 годам он прошел все ступеньки инженерно–технических должностей и, если не ошибаюсь, в конце 1968 года был назначен к нам, на «Юбилейную», директором взамен повесившегося. Никаких толкачей у него не было, на шахте он почти жил и только на нашей шахте позволил себе некоторую передышку, пока освоился.

Вскоре, однако, нашлась для него работа по продвижению вверх. Я работал начальником подготовительного участка, по проходке капитальных горных выработок с металлической крепью. Однажды Гонтов меня спросил, сколько я могу максимально пройти за месяц выработок, если будут мне вовремя давать воду, крепь, кабель, пускатели и прочее. Я прикинул и сказал, что на один комбайн могу пройти километра два – два с половиной. Он почему–то сильно обрадовался, хотя шахта не чувствовала недостатка в выработках, проходимых моим участком. А я удивился, когда он предложил мне сделать детальный расчет скоростной проходки по новому пласту бремсберга с двухсотметровой глубины прямо на дневную поверхность и сопровождающих этот бремсберг горных выработок общей длиной около четырех километров. Я удивился вслух, ибо знал, что такой нужды у шахты нет. А он сказал: «Дурак, это же мировой рекорд. Все узнают и Леонид Ильич пришлет нам телеграмму».

В общем, рекорды за рекордами производили мы до тех пор, пока старенького директора треста не отправили на пенсию, а на его место поставили Гонтова, директора нашей шахты. Дальнейшее описано у меня в «Автобиографии» и в «Лицах…». Отсюда же я перейду к деградации технологии, которая не была, отнюдь такой плохой, чтобы стоило ее закрывать напрочь. Но ее все же закрыли, и вину за это я лично возлагаю только на ее основоположников, и в первую очередь, на самого Мучника. Его искренняя или внушенная самому себе вера в то, что он самый умный, и только он в целом свете знает что делать, привели к этому концу, которого технология, в общем–то, не заслуживала. У нее был громадный потенциал к совершенствованию и некоторые столь значительные преимущества по сравнению с традиционной технологией, что ей цены бы не было при спокойном, вдумчивом отношении к ее развитию, совершенствованию, рационализации слабых мест. Вместо этого Мучник возвел в канон некоторые ее постулаты, и никакими способами его нельзя было убедить поступиться некоторыми принципами. Остальные же основоположники как попугаи повторяли Мучника и толкали его к гибели, как самого, так и его технологию.

Вот только один пример. Я его привожу потому, что для него есть основа, изложенная выше. Дело идет о противоречии размеров шахтного поля и применением самотечного гидротранспорта, за попытку оптимизации которого один из первых учеников Мучника, Маркус, представил меня почти врагом народа. Но ведь именно это в основном и погубило технологию, в том числе и на Яновском гидроруднике, частью которого руководил сам Маркус. Это противоречие коснулось всех без исключения советских гидрошахт. Недаром американцы применили с успехом гидродобычу угля там, где пласты залегали в горе, а вытекала пульпа с углем из–под этой горы. Я же предлагал реальный путь выхода из этого кризиса на ровном месте, без американской горы, которая в угольном деле – большая редкость. Но меня никто не хотел слушать, они все, основоположники зациклились на однооперационности технологии. Я и сам понимаю, что было бы очень хорошо, когда отбитый в забое уголь тек бы по желобам до самого ствола. Но это же невозможно по параметрам шахтного поля и выше этого не прыгнешь. Горняки знают, как тяжело и дорого построить новую шахту, потому, что проектировщики стараются занизить затраты на ее строительство, чтобы их проект приняли к производству. Да это не только угольных шахт касается. Сколько раз пересматривался проект Суэцкого канала, тоннеля под Ла–Маншем? Сколько фирм обанкротилось, пока эти и другие проекты все–таки осуществили? Это естественный процесс и от него никуда не уйти. Эксплуатационники приходят в ужас, когда только что построенная шахта начинает раньше срока заканчивать отработку пластов. Ведь они чувствуют, что на новую шахту не успеют накопить денег за оставшееся время. Вот что было первым толчком для прекращения гидротехнологии. Все до одной гидрошахты намного раньше срока отрабатывались и их просто–напросто стали бояться. И винить в этом некого кроме основоположников. Надо правде смотреть в глаза и принимать решения, а не прятать голову в песок. После Яновского гидрорудника, переведенного на традиционную технологию после почти мгновенной отработки первого горизонта гидроспособом и углубки на следующий горизонт, в Донбассе больше не стали строить ни одной гидрошахты, а институт УкрНИИГидроуголь перепрофилировали на разработку вспомогательной механизации шахт.

В Донбассе пласты угля залегают глубоко, поэтому капитальные вложения очень велики, потому–то там и первыми отказались от гидрошахт. В Кузбассе пласты залегают близко к поверхности, 500–метровые шахты появились здесь только через 100 лет после начала разработки бассейна, а еще в начале 50–х годов средняя глубина шахты не превышала 100–150 метров. Поэтому только здесь и задержалась дольше гидродобыча. Этому способствовала также большая угленасыщенность свиты пластов в Кузбассе по сравнению с Донбассом, попросту на один ствол приходилось больше запасов угля. Но и тут от нее отказались. Даже действующие гидрошахты после отработки вскрытых горизонтов, новые горизонты переводили уже на традиционную технологию. И эксплуатационников не надо винить огульно в «нелюбви». В горном деле любят не образ, а эффективность, и никакой дурак не откажется от более выгодной технологии.

Вторым камнем преткновения для гидродобычи угля стал сам социализм, но он же, с другой стороны, позволил гидротехнологии быть более эффективной в некоторых аспектах. Например, необоснованно дешевая электроэнергия позволила основоположникам даже подменить одно понятие другим. Колоссальный расход электроэнергии на гидроотбойку угля был незаметен в экономическом смысле. Поэтому основоположники вместо того, чтобы принять все возможные меры к снижению удельного энергопотребления выдвинули совершенно вздорную мысль, что, дескать, гидродобыча совершенна потому, что в ней очень высока «энерговооруженность труда». Будто сама «энерговооруженность» о чем–то говорит, кроме как о высоких затратах энергии там, где затраты эти надо бы сократить. Но о сокращении и речи не возникало у основоположников, они просто кричали на всех углах об «энерговооруженности», словно можно картошку эффективно копать экскаватором мощностью в 30 тысяч киловатт с «ковшиком» в 100 кубометров. Это же снобизм в чистом и преступном виде.

Социализм же помешал гидродобыче угля своей тупой формулой Ленина, вернее даже двумя: 1) учет и контроль, 2) от каждого по способности, каждому – по результатам труда. В результате весь рабочий класс страны, кроме пожарников, работал сдельно. При сдельной работе надо измерять сделанное, а при гидродобыче этого невозможно сделать, а главное и не нужно, как доказал капитализм. Мы же все силы института бросили на решение этой проблемы, как выше изложено, но решить ее так и не могли, даже с помощью радиоактивных изотопов. Поэтом стало некоторым выгодно, вложив громадные деньги во вскрытие и подготовку угольных запасов, эти запасы потом не вынимать, а бросить. (Подробнее см. в «Лицах…»). Это, в свою очередь, привело к еще более быстрой как бы отработке и без этого недолго действующих гидрошахт, притом выбрасывая на ветер совершенно сумасшедшие деньги.