Факт или вымысел? Антология: эссе, дневники, письма, воспоминания, афоризмы английских писателей - Александр Ливергант

— Вы рветесь странствовать, — сказал он, все еще помахивая тростью из бамбука, — постранствуйте-ка здесь и приступайте к делу тотчас же, без промедления. Вот вам задание — попутешествуйте по Лондону и опишите все, что вы увидите: наглые приставания того вон попрошайки, мощные икры этого носильщика портшезов, лошадку и фартук лорда епископа. Мое почтение, ваше преосвященство. Описывайте все и вся и отправляйтесь в путь сию минуту, левой шагом марш! — с этими словами, шутливо подтолкнув меня по направлению к Ватерлоо, он вслед за епископом Буллоксмитским, чья лошадь только что остановилась перед «Атенеумом», скрылся в дверях клуба, а я, оставшись в одиночестве, отправился исследовать бескрайность Лондона, как приказал мой замечательный хозяин.

Я был ошеломлен огромностью задачи. Меня не упрекнешь в избытке скромности, но тут я спрашиваю себя, как я надеюсь справиться с такой безбрежной темой? У всех прохожих, и мужчин, и женщин, которых я встречал на улице, был свой собственный неведомый характер, и мне отныне всех их предстояло описать. Когда на перекрестке уличный метельщик окинул меня косым взглядом, и, подмигнув, высокомерно попросил подачки, я отшатнулся и помчался дальше. «Как знать, мой мальчик, — сказал я ему мысленно, — быть может, мне придется разгадать как раз тебя — живописать твой дом, твою каморку, вернуться вспять в твои младенческие годы, перетряхнуть до нитки все твое житье-бытье, понять твою таинственную сущность. Как мне найти разгадку к твоему секрету?» Но, к счастью, отсалютовав метлой, он поспешил на площадь Ватерлоо, чтобы догнать почтенного члена парламента от Несуразборо, прибывшего недавно в Лондон, чтобы разжиться у него двухпенсовой монеткой, а я перешел к Военному клубу, где у второго окна с краю сидели, углубившись в чтение газет адмирал Хватридж и полковник Непромах. Лысый адмирал с веселым выражением лица глядел через очки в страницу; полковник в пышном, завитом парике темно-лилового оттенка, как можно дальше отодвинув от себя газету, делал вид, будто читает без очков. У входа я заметил и другие лица: ожидая генерала Пикеринга, в коляске восседала его супруга; стоявший рядом майор Рубакль, не отпускавший пуговицу своего мундира, развлекал беседой ее молоденьких дочек, сидевших сзади. Я бросился от них всех прочь, как будто провинился перед ними.

«Рубакль, Хватридж, Непромах, Пикеринг, молоденькие барышни, почтенная мамаша с накладкой из каштановых волос, все вы могли бы угодить на кончик моего пера, — подумал я — ведь по суровому наказу моего хозяина мне надлежит проникнуть в вашу жизнь».

Я поспешил вдоль длинного, унылого проулка, огибающего сзади Оперу, где размешаются окутанные тайной парикмахерские и лавочки сапожников. Француз, прогуливавшийся по улице, и даже манекены парикмахера, которые окинули меня, как мне казалось, пронзительным, исполненным особого значения взглядом, и шустрый человечек в клетчатых панталонах и начищенных до блеска башмаках, который то посасывал сигару, то покусывал кончик своей тросточки, сидя верхом на ящике из-под сигар в табачной лавке мистера Альвареса, и сам хозяин заведения Альварес, степенный, обходительный, с таким изысканным поклоном предлагавший вам сигару, словно обслуживал вельмож, — все они наполняли меня страхом. «Быть может, каждого из них тебе придется описать уже на следующей неделе», — пронзила меня мысль, и я скорей отвел глаза от шустрого юнца, заметив только рыжий пук волос на подбородке и алую узорчатую ткань его сорочки.

Не бросив взгляда ни в одно окно, я миновал Сент-Олбанс, где проживают благородные служители Парламента, прошел Хеймаркет, блестевший стеклами пивных, гудевший голосами препиравшихся извозчиков, пестревший красными солдатскими мундирами. В конце, где улица переходила в Квадрант, с елейным видом прохаживались группки бедных, грязных иностранцев, со страшным грохотом неслись наемные кареты, туда-сюда сновали омнибусы, лиловый экипаж доктора Бульквакса и воз, груженый рамами и тентами для магазинов, сжали с боков кабриолет с огромной белой лошадью в упряжке, принадлежавшей лорду Поклонсу. Часть улицы была разрыта, оттуда подымался дым от смоляных котлов, весь шум перекрывали крики, доносившиеся с козлов омнибусов: «Посто-рони-и-ись, разиня (ворона)!» И все это я должен описать, распутать весь клубок событий и судеб, пуститься вплавь по необъятному простору жизни? — подумал я. — На что рассчитывал хозяин, задавший мне такую трудную задачу и как, черт побери, я должен странствовать по Лондону? Я был растерян, оглушен, сбит с толку, я чувствовал себя, как доблестный Кортес, когда он с несказанным удивлением глядел своим орлиным взором на Тихий океан с какой-то там неведомой вершины. Я шел и шел по городу все дальше.

― Вот так встреча, — раздался голос рядом со мной. — Что с тобой стряслось, Спек? У тебя такой вид, как будто лопнул банк, в котором были твои деньги.

Оглянувшись, я увидел Фрэнка О'Прятли, викария церкви святого Тимоти, осторожно ступавшего по грязи. Я рассказал ему, какое поручение дал мне Панч и что это за необъятная задача, признался, что страшусь своей неподготовленности и не могу придумать, как начать рассказ.

Его глаза блеснули лукавством:

― Панч совершенно прав, мой бедный Спек, если тебе пришла охота путешествовать, держись пределов Ислингтона. О кипящем чайнике ты нам расскажешь лучше, чем о пирамидах.

Я рассердился:

— Сам ты чайник! Лучше скажи, с чего начать.

— Начать? Начни отсюда. Пойдем-ка вместе, — с этими словами он дернул за один из четырех звонков, висевших на старинной двери, у которой мы стояли.

Как продолжить «Айвенго»

Предложения, высказанные месье Микель Анджело Титмаршем {460} в письме к месье Александру Дюма

Его сиятельству Александру Дюма, маркизу Дави де ля Пайетри

Милорд,

позвольте скромному английскому литератору и страстному почитателю Вашего таланта представить несколько соображений о том, как увеличить и без того огромную известность писателя Александра Дюма в нашем отечестве. Мы трудимся, милорд, в прискорбных обстоятельствах — стране отчаянно недостает романов. Правду сказать, в творениях из светской жизни мы не знаем недостатка — одна лишь несравненная миссис Гор изготовляет их не меньше полудюжины в сезон, но невозможно обходиться только ими: порою в голове мутится от непрестанных описаний балов в Д…, великосветских сборищ в «Уайтсе» и «Крокисе» от дамских туалетов, ужинов у «Гантера», déjeuners [190], залов Олмэка, французской кухни и французской речи, а также всего прочего, испокон веку составляющего львиную долю всех подобных сочинений. Что же касается наших авторов исторических романов, они, должно быть, погрузились в сон… Наша словесность впала в спячку — ей не хватает романистов. Мы существуем лишь за счет переводной литературы, и прежде всего за счет Ваших творений, сэр: а также книг Эжена Сю — Вашего выдающегося confrère [191], трагического и загадочного Сулье и пылкого и юного Поля Феваля {461}, который борется за первенство со всеми вышеперечисленными.

Должен признаться, что являюсь самым горячим сторонником методы, которую Вы с таким успехом вводите сейчас во Франции — я говорю здесь о двадцатитомных романах с продолжением. Мне нравится, когда у книг есть продолжение. Я просто упивался «Графом Монте-Кристо» и, кажется, ни разу в жизни не радовался больше, чем когда узнал, добравшись до конца двенадцатого тома «Трех мушкетеров», что мистер Орланди предоставляет мне счастливую возможность наслаждаться еще двенадцатью томами этого же сочинения, на сей раз именуемого «Двадцать лет спустя». Если бы можно было довести Атоса, Портоса и Арамиса до стодвадцатилетнего возраста, мы с удовольствием читали бы о них и дольше. Но наступает время, когда парламент распускают на каникулы, газеты не печатают отчетов о дебатах, новые романы не выходят — нам нечего читать!

Бывает, что герои, когда им минет лет эдак восемьдесят или, скажем, девяносто, ветшают несколько от долгого употребления и больше не отвечают своему исконному назначению — радовать и забавлять читателей как встарь; положим, Вам случится, дорогой сэр, обескровить большинство своих героев, которые достигнут того почтенного возраста, когда людям немолодым недурно тихо удалиться на покой. Почему бы Вам не воспользоваться, думается мне, плодами чужого вымысла и не дописать, что сталось дальше? Довольно многие романы Вальтера Скотта мне издавна казались недосказанными. Так, например, владелец Рэвенсвуда бесследно исчезает в конце «Ламмермурской невесты», вернее, шляпу его находят на берегу, и все его считают утонувшим. Но мне всегда воображалось, что он заплыл в море и ему встретился корабль, и, значит, странствия его можно продолжить, скажем, в романе на морскую тему. Точно так же я ни за что на свете не поверю, что приключения Квентина Дорварда окончились в тот день, когда он обвенчался с Изабеллой де Круа. Люди еще и не такое выдерживают, их невзгоды не кончаются с этим счастливым жизненным событием. Разве мы навсегда прощаемся с друзьями иди теряем интерес к ним, усадив их в свадебную карету после праздничного déjeuner? Ничуть не бывало! К тому же требовать, чтобы в героях значились одни холостяки, несправедливо по отношению к женатым. Но больше всего меня разочаровывает развязка доброго старого «Айвенго» — «Иваноэ», как говорите вы, французы. Право же, сами образы Ровены, Ревекки и Айвенго со всей определенностью свидетельствуют, что дело не завершилось тем, чем его кончил автор. Я слишком люблю этого оставшегося без наследства рыцаря, чью кровь воспламенило знойное солнце Палестины, а душу согрела близость прекрасной, ласковой Ревекки, чтобы поверить, что он всю жизнь вкушал блаженство подле этой ледышки и ходячей добродетели, подле этого образца непогрешимости, этой бездушной, чопорной жеманницы Ровены. Невыносимая особа, сэр, и я прошу Вас дописать отсутствующую часть романа, чтобы восстановить в правах его доподлинную героиню.