О верности крыс - Мария Капшина

"Я ол Баррейе так и говорю: объективного вреда от монаха всего ничего, что вы тараканов из камнемёта бьёте! В ответ я услышал такую тираду, что постараюсь записать дословно. Интонации я передать не сумею, но ты вообрази сам: ты знаешь, лорд герцог у нас мастер говорить "любезный господин" таким нелюбезным тоном, будто речь идёт не о любезном господине, а о хвосте дохлой крысы. Любезный, — говорит. — Меня ни в малейшей мере не интересует объективная истина. Если она занимает тебя, то тебе следовало бы испробовать карьеру учёного, а никак не военного. В данном случае для нас как верных граждан Империи наиболее целесообразно, чтобы он был отъявленным негодяем. Следовательно, он и есть отъявленный негодяй. В твоих глазах он должен быть негодяем вдвойне, поскольку тебе об этом неоднократно писал и его светлость первый советник, и я. Если мне не изменяет память, я всё ещё имею несчастье быть твоим непосредственным начальником?"

Ол Ройоме был тогда зол не меньше, чем Кирой после истории с Еннерове, но письма писал — как собрание последних шуток. "Если ты однажды станешь серьёзен, я пойму, что мир уже рухнул", — заметил ему в одном из писем Кирой.

Ортар из Эгзаана

2291 год, 5 день 2 луны Ппд

Раад

Было сухо и душно. На придавленный жарой город сверху бесстрастно смотрело вылинявшее от старости небо, и только мутная пыль плясала по улицам, между белёными стенами, взвиваясь горячей позёмкой и оседая на коже и одежде. В воздухе и под ногами пыль была белой, а когда смываешь её — почему-то тёмной, почти чёрной. Слюдяное окно из-за неё пропускало ещё меньше света, чем обычно, и слюда казалась грязно-белой промасленной бумагой, какой затягивают окна бедняки в южной Занге. Вторая створка окна была раскрыта, и сквозь неё пёрло солнце, оглушительное, тяжёлое, давящее на голову.

Было. Вчера небо медленно и неотвратимо затягивало тучами, пока всё над головой не стало чёрным, и город притих в жаре и безветрии, затаив дыхание, чтобы не спугнуть… Гроза разразилась уже за полночь, и гремела до утра, к обеду сменившись ровным ливнем — без ветра, без набухшей черноты над крышами, только дождь, размеренный и монотонный, и конца ему не видно. Он вскользь мазнул по стенам и рухнул под ноги, отчего и стены, и дороги резко потемнели, приобрели цвет мокрой бумаги. Он тяжёлыми пальцами выстукивал рваные дазаранские ритмы по черепице, и черепица из блеклой делалась густо-красной, цвета то ли ржавчины, то ли спёкшейся крови. Он шумно смеялся в листве и в траве на обочинах, и от этого смеха трава и листва оживали, и сквозь тёмно-серые грязные потёки проступала глянцевая, восхитительно яркая зелень. Тусклый город неожиданно обрёл цвет и объём, и в вечно сухой канаве под окном заплясала с мутью и пеной дождевая вода, унося вдоль обочины мелкий сор.

День клонился к вечеру, когда Ортар возвращался из замка. Поездки в столицу наёмник не любил именно за это: за необходимость присутствовать на светских мероприятиях, где он неизменно чувствовал себя сельским увальнем, ввалившимся по пьяни в чужой дом. В чужом доме ему были не рады, дворянство видело в нём выскочку, он видел в дворянстве стаю декоративных собачек, и стоящие люди попадались в этой стае слишком редко. Обычно после таких прогулок Ортар всей душой завидовал Рассу, который остался в Эгзаане. Хотя в Эгзаане тоже не сады Эиле: в эгзаанских садах зрел заговор против выскочки, и к его возвращению наверняка созреет покушение. Выскочка, выходя из дома, кольчугу надевал уже и теперь, несмотря на жару. Лучше быть живым трусом, чем мёртвым героем. Да и жару вытерпеть куда легче, чем стрелу в лёгком.

Одних эгзаанских доброжелателей Ортару хватило бы с лихвой, но в столице их было ещё больше. В Эгзаане наёмника не терпела только городская верхушка, по понятным причинам. В столице — помимо дворянства, — и значительная часть низов. Столица числила его предателем. Это была ещё одна причина, почему он не любил поездки в столицу, и почему подарок Реды — личное дворянство — считал той ещё подлянкой.

Сегодня особой жары не было, жару прибило ливнем, и в замке оказалось не так тоскливо, как обычно. С делами Ортар разобрался быстро, а после наткнулся на ол Каехо, который предложил выпить в менее пафосной обстановке, и Ортар счёл идею здравой. Ол Каехо был ему интересен. В частности потому, что на фоне декоративных собачек смотрелся на редкость вменяемым, вопреки всем своим странностям.

— Интересный вы человек, ол Каехо. Вам явно нравится пытать, но при этом вы, по-моему, всё-таки не сумасшедший.

Ол Каехо поперхнулся, а потом рассмеялся, с искренним удовольствием.

— Вот уж спасибо!

— Я не думал, что так бывает, — сказал Ортар, пожав плечами.

После заката быстро стемнело, и вскоре прекратился ливень. Вода ещё бежала вдоль обочины, сужая узкую улочку ещё больше. Здесь и выяснилось, что спокойно выпить им не приведётся, — когда впереди улочку недвусмысленно перекрыли трое мокрых личностей. Обернувшись, Ортар убедился, что позади возникли ещё трое. Из какой-то двери, что ли? — удивился наёмник, кладя руку на меч и переводя глаза на первую тройку. Её возглавлял Тасдан нок Иррадзаан.

Тасдан упёр одну руку в бок, вытянул вторую вперёд, указывая на Ортара, и возгласил:

— Ты!

Ортар не удержался от смешка.

— Безродная тварь! — продолжал Тасдан. — Ты подлым обманом захватил вольный город и посмел выступить против дома нок Ир…

Краем глаза Ортар заметил движение: Уджа падал с торчащим из горла кинжалом, а на его приятеля с мечом наступал ол Каехо.

Тасдан умолк на полуслове, открывая и закрывая рот. Ортар метнулся к нему, на ходу выхватывая меч и бья его в правый бок, снизу вверх… Удар пришёлся вскользь, потому что подоспел дазаранец, метя Ортару в левый висок — наёмник шагнул вперёд и влево, подныривая под удар, и одновременно всем весом вгоняя меч дазаранцу в живот. Тот охнул, булькнул, роняя занесённую руку Ортару на плечо, и осел. Справа кинулись Тасдан с бритым, Ортар обернулся к ним и коленом столкнул дазаранца с клинка на ближайшего нападающего. Тот — бритый, бывший левее, — выругался, поскользнулся и, судя по звуку, упал. Тасдан, слегка окривев на порезанный бок и растеряв в запале остатки разума, пёр на наёмника с рыком и высоко занесённым мечом. Ортар блокировал, и левым кулаком от души приложил его в подставленную рану (рык сорвался); крутнулся, проходя за спину и впечатывая ему в затылок рукоять меча. Слева уже бил бритый, целя в бок, и блокировать Ортар не успевал, так что шагнул дальше, уходя вокруг падающего Тасдана. Бритый запнулся, неловко останавливая удар на полувзмахе, и Ортар как раз достал его. Меч скрипнул, протыкая куртку и проходя между рёбер, и с этим звуком отдалившийся мир разом рухнул обратно: оглушительный звон цикад за стеной сада, неспешный перестук копыт на соседней улице, собственное тяжёлое дыхание. Ортар тряхнул головой, потянулся вытереть лоб левой рукой, заметил на ней кровь Тасдана, переложил в левую меч и вытер лоб правой. Потом присел вытирать меч и левую руку об одежду бритого. В поддоспешнике и кольчуге под курткой было нестерпимо жарко. Ортар встал и, убирая меч в ножны, заметил, что куртка на боку и спине пропорота — бритый всё же успел.