Политическая биография Сталина. Том 2 - Николай Капченко

Как видим, панорама развертывалась грандиозная. Уже тогда была предпринята попытка сфабриковать дело о мнимом заговоре военных. Но обстановка в тот период была совершенно иная, чем та, которая сложилась в середине 30-х годов. Вернувшись из отпуска, Сталин вместе с некоторыми членами ПБ провел очную ставку Тухачевского с теми, кто давал на него показания. Итог был однозначным — Тухачевский здесь не причем, его просто оговорили.

Если в отношении Тухачевского вопрос тогда был закрыт, то не так обстояло дело в отношении лидеров правых — прежде всего Бухарина. Сталин по возвращении из отпуска в Москву позвонил по телефону Бухарину и, видимо, высказал свои обвинения, акцентировав внимание на намерениях осуществить террористический акт против него. Это походило уже не на шантаж, а на прямую угрозу. Реакция Бухарина не заставила себя ждать. Он ответил письмом, полным негодования и отчаяния. Вот главные пассажи этого письма:

«Коба. Я после разговора по телефону ушел тотчас же со службы в состоянии отчаяния. Не потому, что ты меня «напугал» — ты меня не напугаешь и не запугаешь. А потому, что те чудовищные обвинения, которые ты мне бросил, ясно указывают на существование какой-то дьявольской, гнусной и низкой провокации, которой ты веришь, на которой строишь свою политику и которая до добра не доведет, хотя бы ты и уничтожил меня физически так же успешно, как ты уничтожаешь меня политически…

Я считаю твои обвинения чудовищной, безумной клеветой, дикой и, в конечном счете, неумной… Правда то, что, несмотря на все наветы на меня, я стою плечо к плечу со всеми, хотя каждый божий день меня выталкивают… Правда то, что я не отвечаю и креплюсь, когда клевещут на меня… Или то, что я не лижу тебе зада и не пишу тебе статей а lа Пятаков — или это делает меня «проповедником террора»? Тогда так и говорите! Боже, что за адово сумасшествие происходит сейчас! И ты, вместо объяснения, истекаешь злобой против человека, который исполнен одной мыслью: чем-нибудь помогать, тащить со всеми телегу, но не превращаться в подхалима, которых много и которые нас губят»[457].

Бухарин категорически протестовал против того, что на него пытались возложить «моральную ответственность» за попытку осуществить террористический акт против Сталина и требовал личной встречи и объяснений с генсеком. Сталин заявлял, что готов только к официальным объяснениям на Политбюро. 20 октября 1930 г. конфликт между Сталиным и Бухариным обсуждался на закрытом заседании Политбюро. Члены этого высшего партийного синклита, как и следовало ожидать, поддержали Сталина, приняв решение: «Считать правильным отказ т. Сталина от личного разговора «по душам» с т. Бухариным. Предложить т. Бухарину все интересующие его вопросы поставить перед ЦК». Но Бухарин проявлял характер и продолжал обвинять Сталина в нарушении заключенного между ними своеобразного перемирия и демонстративно покинул заседание.

В конце концов это бурное столкновение ни к чему не привело. У Сталина не было никаких сколько-нибудь серьезных доказательств для подкрепления обвинений. Словом, данная тема как бы повисла в воздухе, чтобы принять уже вполне осязаемый облик по прошествии семи лет. И финал ее был уже совершенно иным. Но сейчас важно отметить одно обстоятельство: в начале 30-х годов уже в практическую плоскость был поставлен вопрос о том, что противники Генерального секретаря якобы пришли к выводу о невозможности сместить его с данного поста и наметили курс на физического устранение. Именно с этого времени тема возможного покушения на Сталина превратилась в инструмент, используемый для постепенного развертывания репрессий. Характерно, что ПБ 25 октября 1930 г. приняло специальное постановление, содержавшее следующий пункт — «обязать т. Сталина немедленно прекратить хождение по городу пешком»[458].

Однако Сталин, очевидно, не слишком скрупулезно выполнял принятое решение. В сообщениях, регулярно посылаемых ему ОГПУ, имеется довольно любопытный документ, свидетельствующий о том, что против него действительно предпринимались попытки совершения террористического акта. Приведу одно из таких из таких донесений — показания агента английской разведки, который якобы должен был совершить покушение на Сталина.

«Показания Я.Л. Огарева о встрече с И.В. Сталиным

18 ноября 1931 г. Сов. секретно

16 ноября, примерно в 3,5 часа дня, идя вместе с Добровым от Красной площади по направлению Ильинских ворот, с левой стороны по тротуару я встретил Сталина. Встреча состоялась недалеко от В. Торговых рядов. Сталин был одет в солдатскую шинель, на голове был картуз защитного цвета… Я сразу его узнал по сходству с портретами, которые я видел. Он мне показался ниже ростом, чем я его себе представлял. Шел он медленно и смотрел на меня в упор. Я тоже не спускал глаз с него. Я заметил, что за ним сразу же шло человек 8… Первая моя мысль была выхватить револьвер и выстрелить, но так как я был в этот день не в куртке, а в пальто, а револьвер был в кармане штанов под пальто, я понял, что раньше чем я выстрелю, меня схватят. Это меня остановило, тем более что встреча со Сталиным была совершенно неожиданной. Пройдя несколько шагов, я подумал, не вернуться ли мне, чтобы выстрелить. Но присутствие 8 человек, следовавших за Сталиным, меня и тут остановило. Весь эпизод поразил меня тем, что у меня было представление, что Сталин всегда передвигается только на автомобиле, окруженный плотным кольцом охраны, причем машина идет самым быстрым ходом. Именно такое представление о способах передвижения руководящих лиц большевиков всегда вызывало у нас наибольшие затруднения при постановке вопроса о террористическом акте. Мне было обидно, что я упустил такую возможность, и сказал Доброву: «Как странно! Когда встречаешь, ничего не предпринимаешь, а когда захочешь встретить, но не встретишь». «За границей мне никто не поверит»[459].

Приведенный документ нельзя считать абсолютно достоверным, равно как нет оснований и ставить его под сомнение. Не исключено, что ОГПУ, чтобы возвысить себя в глазах Сталина, специально сфабриковало данный эпизод. Тем более, что в недрах этого ведомства, несомненно, всегда проявляли острый политический нюх и старались угодить начальству. А в тот период в высших кругах партийной и советской бюрократии слухи о якобы готовившихся покушениях на Сталина усиленно муссировались.

В рассмотренных выше сюжетах я не стал вдаваться в подробности по поводу того, как Сталин использовал материалы органов ОГПУ против своих реальных и потенциальных противников. В будущих главах такая возможность представится, тем более, что сами материалы будут иметь значительно больший интерес.

На этом я хотел бы пока поставить точку в освещении первых процессов начинавшейся сталинской эпохи. Хотя их число не ограничивается теми, на которых я вкратце остановился. Были и другие процессы. В частности, в октябре 1929 года начались аресты по так называемому «Академическому делу». Фигурантами политического процесса стала большая группа известных ученых-историков, в том числе 4 академика (С.Ф. Платонов, Е.В. Тарле, Н.П. Лихачев, М.К Любавский) и 5 членов-корреспондентов АН СССР. Им было предъявлено обвинение в создании контрреволюционной организации «Всенародный союз борьбы за возрождение свободной России» с целью свержения Советской власти и восстановления монархии. Как было документально установлено уже после начала процесса так называемой десталинизации, все обвинительные материалы были явной фальсификацией ОГПУ. Перечень процессов против реальных или вымышленных врагов советской власти в начале 30-годов довольно обширен. Но нельзя объять необъятное. Я сконцентрировал внимание лишь на двух из них. Поскольку эти сюжеты важны не столько сами по себе, сколько по причине того, что они дают общий абрис методов, использовавшихся Сталиным в борьбе со своими политическими противниками. Я сознательно стремился изложить факты во всей их реальной противоречивости с тем, чтобы читатель самостоятельно мог сделать выводы, которые были бы созвучны его пониманию сути вопросов. Что касается моего личного мнения, то мне приходится признать одно: как сама политическая линия Сталина в рассматриваемый период, так и его личное поведение чрезвычайно противоречивы, они не подлежат какому-то однозначному вердикту. Здесь нужны не какая-то одна или две краски, а их полная палитра — в противном случае картина получится упрощенной до примитивности.

21 декабря 1929 г. Сталину исполнилось 50 лет. Если он мысленно подводил итоги пройденного пути (а это было наверняка так), то с полным на то правом мог сказать самому себе: достигнута главная цель жизни — он стал полновластным вождем партии, а, значит, и всей необъятной страны. Но, как я уже неоднократно подчеркивал, для исторических деятелей такого калибра, как Сталин, власть не могла являться единственной вожделенной целью всей жизни. Такой целью, как мне представляется, выступало стремление добиться максимально возможной реализации своих главных политических устремлений. А до этого было еще очень далеко: собственно, процесс реализации этих устремлений впервые превратился из гипотетической возможности в практически достижимую задачу.