Политическая биография Сталина. Том 2 - Николай Капченко

Нет резона иронизировать по поводу разительно различающихся оценок одной и той же газетой одних и тех же явлений. Различия в мнениях и оценках британской, да и иной прессы (в отличие от советской), — явление отнюдь не экстраординарное, на основе которого можно было бы делать далеко идущие выводы и умозаключения.

И тем не менее Генеральный секретарь имел все основания с пафосом, иногда проскальзывавшим в его речах, произнести слова, ставшие сразу же рефреном всей советской пропаганды:

«У нас не было чёрной металлургии, основы индустриализации страны. У нас она есть теперь.

У нас не было тракторной промышленности. У нас она есть теперь.

У нас не было автомобильной промышленности. У нас она есть теперь.

У нас не было станкостроения. У нас оно есть теперь.

У нас не было серьёзной и современной химической промышленности. У нас она есть теперь.

У нас не было действительной и серьёзной промышленности по производству современных сельскохозяйственных машин. У нас она есть теперь.

У нас не было авиационной промышленности. У нас она есть теперь.

В смысле производства электрической энергии мы стояли на самом последнем месте. Теперь мы выдвинулись на одно из первых мест.

В смысле производства нефтяных продуктов и угля мы стояли на последнем месте. Теперь мы выдвинулись на одно из первых мест.

У нас была лишь одна единственная угольно-металлургическая база — на Украине, с которой мы с трудом справлялись. Мы добились того, что не только подняли эту базу, но создали ещё новую угольно-металлургическую базу — на Востоке, составляющую гордость нашей страны.

Мы имели лишь одну единственную базу текстильной промышленности — на Севере нашей страны. Мы добились того, что будем иметь в ближайшее время две новых базы текстильной промышленности — в Средней Азии и Западной Сибири.

И мы не только создали эти новые громадные отрасли промышленности, но мы их создали в таком масштабе и в таких размерах, перед которыми бледнеют масштабы и размеры европейской индустрии»[441].

Сталин, конечно, без всяких оснований преувеличивал, утверждая, что перед нашими достижениями бледнеют масштабы и размеры европейской индустрии. Он, видимо, и сам понимал чрезмерность своего, попросту говоря, хвастовства. Оно, кстати, нередко проскальзывало в его выступлениях. Вряд ли он сам верил в свои собственные преувеличения. Они, скорее всего, были рассчитаны на советскую общественность. Более того, их скрытый смысл заключался и в том, чтобы любыми средствами не только оправдать, но и обосновать колоссальные жертвы, принесенные на алтарь индустриализации. О трудностях, переживавшихся страной, он не мог умолчать, ибо реальный уровень жизни трудящегося населения не только не вырос, но и снизился. В городах действовала с 1928–1929 годов карточная система, причем нормы выдачи продовольственных и потребительских товаров были более чем скромными. Если такую ситуацию нельзя с полным основанием назвать голодом, то полуголодом ее назвать можно с достаточными на то основаниями.

И Генеральный секретарь вынужден был давать этому объяснение. В той же речи на январском пленуме 1933 года он заявил: «Предметов широкого потребления действительно произведено меньше, чем нужно, и это создает известные затруднения. Но тогда надо знать и надо отдать себе отчёт, к чему привела бы нас подобная политика отодвигания на задний план задач индустриализации. Конечно, мы могли бы из полутора миллиардов рублей валюты, истраченных за этот период на оборудование нашей тяжёлой промышленности, отложить половину на импорт хлопка, кожи, шерсти, каучука и т. д. У нас было бы тогда больше ситца, обуви, одежды. Но у нас не было бы тогда ни тракторной, ни автомобильной промышленности, не было бы сколько-нибудь серьёзной чёрной металлургии, не было бы металла для производства машин, — и мы были бы безоружны перед лицом вооружённого новой техникой капиталистического окружения»[442].

С точки зрения широких исторических перспектив такая постановка вопроса выглядела правомерной. Но надо признать, что подобная логика едва ли могла бы показаться убедительной для тех, кто влачил полуголодное существование. Впрочем, вся советская пропаганда направляла все свои усилия на оправдание жертв и лишений во имя будущего. И, конечно, подавляющая часть населения с пониманием относилась к таким доводам, ибо они не были лишены логики и здравого смысла.

Другим, не менее распространенным аргументом в пользу оправдания лишений, служил тезис о военной угрозе, нависшей над страной. И если этот тезис в своем непосредственном приложении к реальной международной обстановке того времени, едва ли выдерживает серьезную проверку, то в широкой исторической перспективе он был вполне оправдан и обоснован. Сталин смотрел вперед и не мог не считаться с наиболее вероятным развитием тенденций к увеличению военной опасности в мире вообще и в отношении перспективной угрозы применительно к Советской России.

Приведу его аргументацию на этот счет: «Мы не имели бы тогда всех тех современных средств обороны, без которых невозможна государственная независимость страны, без которых страна превращается в объект военных операций внешних врагов… Одним словом, мы имели бы в таком случае военную интервенцию, не пакты о ненападении, а войну, войну опасную и смертельную, войну кровавую и неравную, ибо в этой войне мы были бы почти что безоружны перед врагами, имеющими в своём распоряжении все современные средства нападения». И далее: «мы не могли знать, в какой день нападут на СССР империалисты и прервут наше строительство, а что они могли напасть в любой момент, пользуясь технико-экономической слабостью нашей страны, — в этом не могло быть сомнения. Поэтому партия была вынуждена подхлестывать страну, чтобы не упустить времени, использовать до дна передышку и успеть создать в СССР основы индустриализации, представляющие базу его могущества. Партия не имела возможности ждать и маневрировать, и она должна была проводить политику наиболее ускоренных темпов»[443].

Суровые обличения, которым подвергалась и поныне подвергается сталинская политика ускоренной индустриализации, в особенности ее жесткие методы, во многом можно признать обоснованными. Поскольку трудно найти аргументы, опровергающие такие утверждения. Это надо признать и с этим трудно спорить. Однако общая оценка и общий подход к проблеме индустриализации не должен базироваться лишь на морально-этических принципах, обусловливаться только негативными моментами, сопряженными с проведением реконструкции страны. На мой взгляд, надо подходить к этой проблеме с исторической точки зрения, с учетом реальных последствий, которые бы неминуемо ожидали Россию в случае, если бы она не осуществила индустриализацию. Об этом я уже вскользь говорил, делая акцент на следующем фундаментальном положении: без перевода Советского Союза на индустриальные рельсы наша страна оказалась бы бессильной перед лицом предстоявшей мировой войны. Это — и даже только это одно — дает основание говорить об индустриализации как великом вкладе Сталина в дело будущего превращения нашего государства в одну из ведущих держав мира. В противном случае история повернулась бы к нам спиной и нас ожидала участь отвергнутых судьбой.

Совсем не случайно уже после победоносного окончания войны, в 1946 году, Сталин, престиж которого был тогда незыблем, счел необходимым вновь возвратиться к проблеме индустриализации и вообще реконструкции страны. Тогда он особо выделил историческую значимость проделанного ранее. Он сказал: «Такой небывалый рост производства нельзя считать простым и обычным развитием страны от отсталости к прогрессу. Это был скачок, при помощи которого наша Родина превратилась из отсталой страны в передовую, из аграрной — в индустриальную.

Это историческое превращение было проделано в течение трех пятилеток, начиная с 1928 года — с первого года первой пятилетки. До этого времени нам пришлось заниматься восстановлением разрушенной промышленности и залечиванием ран, полученных в результате первой мировой войны и гражданской войны. Если при этом принять во внимание то обстоятельство, что первая пятилетка была выполнена в течение 4 лет, а осуществление третьей пятилетки было прервано войной на четвертом году ее исполнения, то выходит, что на превращение нашей страны из аграрной в индустриальную понадобилось всего около 13 лет.

Нельзя не признать, что тринадцатилетний срок является невероятно коротким сроком для осуществления такого грандиозного дела»[444].

Слова Сталина звучали убедительно. Их убедительность усиливалась тем, что все это говорил Сталин. И как справедливо подметил еще древнегреческий поэт Менандр, «власть придает словам отпечаток правды»[445]. Истина требует добавить, что во времена правления Сталина все его слова выдавались за правду, ибо его необъятная власть сама служила залогом того, что он способен говорить только правду, какой бы горькой она ни была.