Политическая биография Сталина. Том 2 - Николай Капченко

Слова Сталина звучали убедительно. Их убедительность усиливалась тем, что все это говорил Сталин. И как справедливо подметил еще древнегреческий поэт Менандр, «власть придает словам отпечаток правды»[445]. Истина требует добавить, что во времена правления Сталина все его слова выдавались за правду, ибо его необъятная власть сама служила залогом того, что он способен говорить только правду, какой бы горькой она ни была.

Подытоживая, можно сказать, что история такого еще не знала. И это не будет преувеличением: она не знала такого не только с точки зрения величественности достижений, но и с точки зрения той цены, которая была заплачена за них. Всякий прогресс имеет свою шкалу ценностей и цену, заплаченную за него. И все составляющие исторического прогресса существуют не сами по себе, не в абстракции, не в отрыве друг от друга. Они органически связаны и неотрывны друг от друга. Поэтому объективная историческая оценка должна исходить из этой органической взаимосвязи всех составляющих прогресс факторов — как позитивных, так и негативных.

4. 50-летний юбилей Сталина: личный триумф и политический рубеж

Озаглавив так этот раздел, я сознаю, что нарушил определенную хронологию событий и несколько опередил реальный ход времен. Но сделать это меня побудили более глубокие соображения, нежели чисто формальные моменты. Суть в том, что в данном разделе я попытался соединить в одном два, на первый взгляд, не связанные друг с другом факта — 50-летний юбилей Сталина и начавшиеся незадолго до этого первые публичные процессы против так называемых врагов социалистического строительства и вредителей. Между этими двумя фактами прослеживается некая внутренняя линия связи, но она как бы скрывается и маскируется налетом многочисленных явлений, мешающих разглядеть эту внутреннюю взаимосвязь.

Если выражать свою мысль предельно упрощенно, то можно сказать, что к своему 50-летнему юбилею Сталин стал качественно иной фигурой в стране, чем был прежде. Из просто (нечего сказать — просто!) Генерального секретаря он превратился в единственного вождя со всеми вытекающими из этого последствиями. На этом новом качестве Сталина я остановлюсь чуть ниже. Сейчас же мне кажется уместным хотя бы в самых общих чертах описать первые публичные политические процессы. Сама возможность проведения которых едва ли выглядела возможной без политической метаморфозы, превратившей генсека в единственного и неоспоримого вождя. Здесь несколько нарушаются каноны развития политической драмы, требующей, как и в классической драме, соблюдения единства времени и места действия. Но в данном случае эти нарушения не играют существенной роли. По крайней мере, они не извращают общую историческую картину происходивших событий.

Главная моя посылка может быть сформулирована следующим образом: по мере укрепления своей власти, по мере того, как она все в большей степени становилась формой единовластия, Сталин все больше склонялся к действиям, в которых заметно превалировали элементы принуждения, насилия, а затем и открытых репрессий. В такой трансформации, в сущности, нет ничего необычного, а тем более экстраординарного. Природа самой власти такова, что чем более сильной и безраздельной становится она, тем в большей степени в ней проявляются тенденции к использованию силы как таковой для осуществления тех или иных целей. История политической жизни Сталина не является здесь исключением.

После этих несколько сумбурных, но все же необходимых замечаний я перейду к первым наиболее значительным политическим процессам конца 20-х — начала 30-х годов.

С самого начала хочу ясно и четко обозначить свою позицию. Многие (особенно либерально-демократического толка) исследователи политической биографии Сталина решительно и категорически утверждают, что реальная политическая ситуация в стране в тот период не давала никаких оснований для утверждений о всплесках антисоветских выступлений и антисоветской деятельности. Что все эти разговоры об активизации антисоветской деятельности различного характера от начала до конца являются провокационными действиями, инспирированными лично Сталиным или по его указке органами безопасности. Такие утверждения получили, так сказать, права гражданства в историографии о Сталине.

Полагаю, что такие утверждения носят односторонний и зачастую явно тенденциозный характер. Они оставляют вне поля зрения реальные факты действительности того времени. В огромной стране, еще недавно разделенной на два непримиримо враждебных лагеря, за относительно короткий исторический срок не могла быть создана обстановка общественного согласия, а тем более некоего подобия гармонии интересов реально противоположных классовых сил и прослоек. За рубежом находилось несколько миллионов эмигрантов, покинувших Россию из-за неприятия Советской власти. Они не смирились со своим поражением и не являли собой образец посторонних наблюдателей за событиями, происходившими в стране. В самой Советской России было отнюдь не малое число тех, кто лишился своей собственности и, по большей части, и гражданских прав. В душе они ненавидели новую власть и ждали лишь удобного случая, чтобы навредить ей. Как неопровержимо свидетельствует многовековой опыт истории, утраченная собственность — самый мощный источник социального реванша. И Россия того периода, о котором идет речь, не только не исключение, а наглядный пример универсального характера этой особенности исторического развития.

Так что объективная база для активизации антисоветской деятельности была, и от этого факта никуда не уйти. Но это — одна сторона проблемы. Другая заключается в том, что сталинский режим искусственно раздувал масштабы и характер этой деятельности, руководствуясь теорией обострения классовой борьбы по мере упрочения социализма. Так что здесь как бы сливались в один поток две тенденции, накладывая свою зловещую печать на ход событий.

Вкратце остановлюсь на нескольких громких делах той эпохи. Эти дела, конечно, ни по своему размаху, ни по своему характеру не могут быть сопоставлены с процессами более позднего периода. Но это были первые ласточки, так сказать, предвестники суровой поры массовых репрессий.

Шахтинское дело. Большая советская энциклопедия следующим образом представляет читателям суть этого нашумевшего процесса. Дело раскрыто органами ОПТУ в начале 1928 года и слушалось в Москве с 18 мая по 6 июля. Перед Специальным присутствием Верховного суда СССР предстали 53 подсудимых, преимущественно инженеры и техники. Шахтинский процесс показал, что среди старых специалистов угольной промышленности были лица, связанные с бывшими собственниками шахт, перешедших в руки Советского государства. «Шахтинцы» вели подрывную работу и за это получали от своих прежних хозяев, бежавших за границу, денежное вознаграждение. С введением НЭПа бывшие шахтовладельцы поставили перед агентами задачу — помочь им получить «свои» предприятия в порядке денационализации или концессий. Но по мере укрепления социалистического уклада в экономике страны надежды бывших собственников шахт на возвращение им предприятий рушились, и тогда они стали вдохновителями активного и организованного вредительства. Направляли работу «шахтинцев» «Объединение бывших горнопромышленников Юга России» во главе с Б.Н. Соколовым (Париж), а также «Польское объединение бывших директоров и владельцев горно-промышленных предприятий в Донбассе» во главе с Дворжанчиком. Эти объединения были связаны с правительствами и разведками капиталистических стран. Вредительские группы были созданы в Донбассе, Харькове (1923–24 гг.), в Москве (1926 г.). «Шахтинцы» стремились ослабить оборонную и экономическую мощь СССР и создать благоприятные условия для интервенции империалистических государств (взрывали и затопляли шахты, поджигали электростанции и т. д.). 6 июля 1928 Верховный суд СССР вынес приговор, по которому 5 человек (Н.Н. Горлецкий, Н.К. Кржижановский, В.Я. Юсевич, С.3. Будный и Н.А. Бояринов) были приговорены к расстрелу, 40 — к заключению на срок от 1 года до 10 лет, 4 подсудимых были приговорены к условному наказанию и 4 — оправданы[446].

Как говорится, изложено коротко и предельно ясно. В действительности же все обстояло гораздо сложнее и имело свои глубокие политические цели. Сталин лично самым внимательным образом наблюдал за всеми перипетиями шахтинского дела. Более того, некоторые авторы предполагают, что именно он выступал в качестве «заказчика» всего этого дела. Такая версия мне представляется маловероятной. Скорее всего, по получении через каналы ОГПУ соответствующих донесений об имевших место диверсиях (или просто авариях) Сталин решил предать этому делу сугубо политический смысл. Цель состояла в том, чтобы, с одной стороны, «приструнить» так называемых «спецов», чтобы они надежнее служили новому режиму. С другой стороны, воспользоваться этим для выдвижения широкой и крайне необходимой программы подготовки собственных кадров специалистов, в которых ощущалась колоссальная потребность. Иными словами, в этом деле просматриваются как реальные, лежащие на поверхности мотивы, так и другие, более фундаментальные причины.