Птицелов - Юлия Остапенко

Угроза, тем не менее, была воспринята всерьёз. Марвина и Рысь немедленно вернули в подземелье, показавшееся Марвину после гвалта в зале почти уютным. Рысь забилась в угол камеры и не отзывалась на оклики Марвина, хотя и не спала, и вскоре он оставил её в покое. Из всего, происшедшего этой ночью, он понял лишь, что они нужны не только Ойреку, но и герцогине. А это значит, что ещё можно будет попробовать воспользоваться ситуацией поумнее, чем он это сделал в зале наверху.

Воспользоваться ситуацией… Он был послан сюда своим королём для того, чтобы убить герцогиню. Об этом думал Марвин, глядя в стену своей камеры и ритмично сжимая и разжимая кулаки. Но знал ли король, что его сестра беременна? Как можно убить беременную женщину, тем более что носит она дитя Артенитов? Не будет ли это убийством человека королевской крови, пусть ещё и нерождённого? И имеет ли он, Марвин, право совершить такое? Ему ведь было велено убить только Мессеру, но не её дитя. Кто знает, может быть, его величество желает оставить ребёнка в живых? Как Марвин мог знать, и, главное, как он мог решать?

Марвин был в такой растерянности, что почти забыл о плачевности своего положения. Он рассуждал так, будто уже стоял над Артеньей с мечом в руке, и ему оставалось лишь нанести удар. А ведь сейчас это он был её пленником, а не наоборот, и не имел ни малейшего представления, как выбраться отсюда, что уж говорить о том, чтобы добраться до неё. Это и злило его, и одновременно приносило облегчение. Потому что, добравшись до Артеньи, он вряд ли знал бы, как с ней поступить.

«Твою мать, ваше величество, ты ничего мне об этом не сказала», — яростно подумал он и мысленно пожелал королеве Ольвен удавиться при первой же возможности.

Прошло всего несколько часов, и в подземелье снова спустился человек Ойрека. Марвин напрягся, готовясь уж на этот раз использовать свой шанс, но тут же понял, что ошибся: вошедшим был Лайам. Стражники, привычно резавшиеся в кости, при его виде почтительно вскочили.

Даже не взглянув в сторону Марвина, Лайам велел отпереть камеру Рыси. Та сидела в углу, подтянув колени к груди, и безучастно смотрела на вошедшего. Лайам шагнул к девушке и протянул ей руку. Она ещё какое-то время молча глядела на него, потом, видимо, что-то припомнила и вложила руку в его ладонь. Лайам помог ей подняться.

— Ты когда-нибудь принимала роды? — спросил он.

Его голос звучал совершенно безучастно, но Марвин неожиданно понял, что этот человек будто окаменел, снаружи и изнутри. Его лицо, столь выразительное там, в зале, сейчас казалось застывшей маской. Он боится, понял Марвин. Он в ужасе, орать готов от страха, и сейчас Рысь единственная, кто способна этот страх унять…

Марвин прильнул к решётке и кинул Рыси красноречивый взгляд, умоляя её пошевелить мозгами и понять, что в кои-то веки у них появился хоть какой-то козырь. Но та только открыла глаза чуть шире и помотала головой. Лайам судорожно выдохнул.

— Что ж. Поучишься. Пошли.

— Я не… — она засопротивлялась, и Марвин понял, что она в таком же ужасе от происходящего, как и сам Лайам. — Я не умею! Я не знаю, что надо…

— Да и я не знаю! — с отчаянием выкрикнул тот и, грубо ухватив её за локоть, потащил к выходу. Рысь упиралась, и Марвин с горькой усмешкой подумал, что перспектива помочь герцогине разродиться испугала её больше, чем насилие. К насилию она уже успела привыкнуть.

— Да-а, дела, — протянул один их стражников, когда Лайам с Рысью скрылись. — Её светлость-то разрешиться изволят… Вроде ж не срок ещё?

— Да хрен её знает, — ошарашено отозвался другой. — Она этой ночью, говорят, бучу какую-то закатила, может, надорвалась. Глядишь, ещё и выкинет…

— Это вряд ли. Брюхо её видал? Коли крепкая, на таком сроке не выкинет уже. Моя ещё и помельче рожала, а ничего.

— Ну да, крепкая… А лекаря разве нет?

— А ты не знал? Он же нажрался чего-то и помер третьего дня.

— Ох, как не вовремя…

Похоже, они искренне тревожились за неё. Марвин попытался понять, как такое возможно, ведь эти же двое скотов с таким упоением трепались о том, как насиловали Рысь, — но так и не смог.

Рыси не было много часов. Марвин пытался скоротать время за придумыванием плана побега, соображал, как доберётся потом до покоев герцогини и убьёт её, благо теперь-то уже для этого не обязательно убивать и ребёнка, но всё это были какие-то неповоротливые, неуклюжие мысли, как будто он знал, что ничего этого делать не станет. Потом он начал нервничать. Рысь не возвращалась слишком долго — по его представлениям, женщины рожают намного быстрее. К тому же в подземелье не проникали звуки сверху, и Марвин даже не мог слышать криков рожающей герцогини. Хотя, кто знает, может, она и не кричала… она же не баба. Вцепилась зубами в рукав и не кричала. Он почувствовал уважение к ней при одной этой мысли, хотя это была не более чем его фантазия.

А Рысь всё не шла, и забеспокоились уже даже стражники у двери. Сперва они бегали наверх по очереди, но так толком ничего и не разузнали, кроме того, что роды всё ещё длятся, и весь форт замер в напряжённом ожидании итога. А ведь они ждут рождения своего короля, вдруг понял Марвин. Для них Артенья — наследница Бога на земле, пусть и помазал её чужой бог. Так замирает простой люд в городе, пока рожает королева. А у Ольвен нет детей и, судя по всему, уже не будет. То, что выходит сейчас из лона Мессеры, имеет законное право на трон Хандл-Тера. «Это король, — с изумлением понял Марвин. — Это рождается мой король».

Он снова встал у решётки и теперь смотрел на дверь подземелья с таким же напряжением, как и оставшийся солдат. И когда через бесконечно долгое время второй охранник вбежал с криком: «Разрешилась! Мальчишкой разрешилась!», Марвин осенил себя святым знамением и встал на колени, чтобы помолиться Единому за здравие и благополучие новорожденного наследника Артенитов. Стражники не обратили на него внимания, но и он позабыл о них, позабыл о Рыси, даже о том, где находится. Он молился и просил прощения за то, что вынашивал мысли об убийстве своего будущего короля в утробе матери. И клялся, что верным и преданным служением загладит свою вину.

Привели Рысь. Марвин её не узнал. Они улыбалась, хотя из-за опухшей левой части лица улыбка выглядела криво, и глаза её просветлели, в них больше не было отрешённости, которая так пугала Марвина прежде. Она беспрекословно позволила запереть себя в камере, но не села, только посмотрела на Марвина, сияя улыбкой. Её руки всё ещё были в крови.

— Мальчик, — сказала она с такой удивлённой, счастливой нежностью, что Марвин уставился на неё в немом изумлении. — Это мальчик, Марвин. Такой маленький. Я сперва даже не могла понять, что мальчик, у него отросточек такой… ох… — она прикрыла рот ладонью и глуповато хихикнула. — Я никогда не видела таких маленьких ребятишек. Вообще детей терпеть не могла. Никогда не знала, что с ними делать. У меня ни братьев, ни сестёр никогда не было… А тут… такой маленький…