Двое для трагедии - Анна Морион
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Думаю, на экскурсию мы пойдем чуть позже, – сказал я ей.
– Почему? – удивилась она. – Как по мне, сейчас самое время!
– Я не могу выходить на солнце, – мрачно ответил на это я.
– А, ну да. Если честно, я совсем забыла об этом. Ну, знаешь, родители, братья, Мария, Маришка – все они редко выходят из дома в солнечную погоду, но я могу… Просто ты – новый для меня человек, вот я и забыла об этом.
Ее оправдание вызвало у меня улыбку, особенно слово «человек».
– Но я рад, что ты, все-таки, вспомнила об этом, поэтому предлагаю пока посидеть в каком-нибудь кафе. Ты не против?
– Нет. Но, возможно, мы могли бы найти кафе в центре города? – ответила на мое предложение Миша.
– Прекрасно, я как раз знаю одно хорошее место, – сказал я, и мы поехали в центр.
Как только мы остановились, и я припарковал автомобиль в тени платной стоянки, Миша тут же выскочила на улицу и с улыбкой оглядывалась вокруг.
– Как здесь красиво! – восхищенно воскликнула она. – Мне здесь нравится намного больше, чем в Праге!
– Странно, обычно все говорят о первенстве Праги, – улыбнулся я.
Миша, одетая в узкие синие джинсы и длинную белую тунику, в черных кедах и с сумочкой через плечо, была похожа на подростка. Ее длинные густые волосы, такого же цвета, как у Маришки – спелой пшеницы, были собраны в высокий узел, что придавало ей вид серьезной барышни, но я знал, что в ее сущности не было и намека на серьезность.
– Ну, и где же кафе? – спросила девушка, озираясь вокруг.
– На той стороне. Видишь зеленые витрины? – сказал я, кивая в сторону кафе.
– Застекленные? – переспросила Миша.
– Да, именно туда мы и направляемся.
Мы быстро зашагали к кафе.
К величайшему для меня счастью, на эту улицу падала тень от окружающих ее высоких зданий, и я мог идти свободно, не опасаясь раскрыть себя. Миша же почти танцевала от радости.
– Надеюсь, мы здесь ненадолго? – спросила она.
– Пока не сядет солнце, – коротко ответил я.
– Но ведь это почти четыре с половиной часа! Я же умру от скуки!
Не знаю, что было в моем взгляде, брошенном в ответ на ее фразу, но Миша тут же замолчала.
Мы молча дошли до кафе. По дороге я не мог не заметить того, с каким восхищением смотрели на Мишу проходящие мимо парни и мужчины. Смертные.
По желанию девушки, мы расположились прямо у огромных окон, чтобы у нее была возможность смотреть на улицу и хоть чем-то развлекать себя. Чтобы оправдать наше сидение в этом заведении, еще и заняв шикарный по расположению стол, я заказал два дорогих гарнира, два салата, чашку кофе, и мороженное и сок для Миши. Как оказалось, она никогда в жизни не пробовала ничего, кроме человеческой крови.
– Только не пробуй гарнир с салатом – они тебе не понравятся, – предупредил я, увидев, что Миша схватила вилку и нож.
– Почему? – удивилась она. – В фильмах это выглядит очень красиво: разрезать на кусочки мясо, а потом съесть каждый, обмакнув в соус!
– Если хочешь попробовать, пожалуйста, выплевывай не на тарелку, а в салфетку, – сказал я, решив, что будет лучше, если она будет учиться на своих ошибках и получит хороший урок.
Девушка хмыкнула себе под нос.
– А знаешь, несправедливо, что у людей есть так много видов еды на выбор, а у нас всего один! – вдруг усмехнулась она.
– Зато они лишены всего того, что есть у нас, – спокойно ответил на это я.
«Но имеет ли все это смысл? И какой смысл в нашем бессмертии?» – невольно подумал я. Этот разговор вернул меня к мыслям и навлек на мою душу щемящую тоску, ведь в который раз напомнил мне о том, что Вайпер должна умереть и оставить меня на все века существования Земли.
Я уставился в окно, позабыв о Мише. Я безумно скучал по моей Вайпер. Но лишь горькая усмешка смогла выразить все, что я чувствовал в этот миг.
А ведь у смертных есть еще и физическая боль помимо того, что всем им суждено умереть. И неужели в мире есть что-то большее, чем болезнь души, когда она ноет, словно исцарапанная и покрытая ядовитыми язвами? Хотя, откуда мне знать, что это за чувство? Но Вайпер часто говорила так о себе, поэтому это сравнение стало высшей мерой страдания души и для меня, никогда не чувствовавшего физическую боль.
– О чем ты сейчас думаешь?
Голос Миши вернул меня в реальность.
– Что? – переспросил я.
– Ты вздохнул, и так тяжело, – ответила она, пристально глядя на меня.
– Просто вспомнил кое-что, – ответил я, решив впредь не улетать так глубоко в свои мысли, чтобы не давать Мише повода вновь расспрашивать меня.
Она недоверчиво нахмурилась.
– И о чем ты вспомнил? – допытывалась девушка.
– Тебе не кажется, что это совсем не твое дело? – спокойно ответил я.
«Не забывай о том, что она – ребенок. Не нужно ей грубить» – пронеслось у меня в голове, и я тут же почувствовал стыд за то, что позволил себе вести себя с ней так, будто я тоже был ребенком.
Что со мной происходит? Откуда эта дурацкая агрессия?
– А мне, что, и поинтересоваться нельзя? – насмешливо спросила Миша. – И почему ты так груб со мной?
– Извини, я просто немного не в себе, – примиряющим тоном сказал я, чувствуя, что, если скажу что-то не то, она совсем на меня обидится.
Миша ничего не сказала: она просто откинулась на спинку стула и уставилась в окно. Эта девушка оказывала на меня странное воздействие: я был утомлен ее присутствием, ее голосом и манерами. Она не раздражала меня, нет, но я чувствовал, что нам обоим было неловко от нашего вынужденного знакомства и совместного времяпровождения. Мише было скучно со мной, но я не мог развлечь ее – это было не в моем характере, и я знал, что она разочаровалась во мне как в личности, хоть совсем меня не знала. Я не был тем, с кем ей хотелось и было бы интересно общаться – я был серьезным, замкнутым, взрослым, да еще и давал советы, которые она принимала за нудные наставления.
Итак, я считал ее легкомысленным ребенком, а она меня – нудным типом.
Всему виной было ее воспитание: родители, братья, сестры – все обожали и лелеяли ее, она была для них идолом, и все внимание, вся любовь семьи с момента рождения Миши сосредоточились на ней. Ведь Миша была самым младшим и любимым ребенком – она привыкла к поклонению, к тому, что все стараются заполучить ее внимание
