Бархатная кибитка - Павел Викторович Пепперштейн
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
По дороге к месту назначенного свидания я приобрел букетик цветов – фиалки мне не подвернулись, но было нечто подобное: возможно, ландыши.
Как поется в песне:
Ты сегодня мне принес
Не букет из алых роз,
Не тюльпаны и не лилии,
Подарил сегодня ты
Эти скромные цветы,
А они такие милые…
Я одарил светловолосую девочку этими скромными и милыми цветами, а заодно огорошил ее внезапным предложением руки и сердца (внезапным как для нее, так и для меня). Конечно, девочка не пребывала в тот момент в настолько экзальтированном состоянии, в каком пребывал я, поэтому осторожно ответила, что поразмыслит над моим предложением. Тем не менее мое восторженное состояние отчасти ей передалось, да и вообще мой белоснежный и вдохновенный облик в сочетании с белоснежными цветами, в сочетании с волшебным майским днем – все это способствовало радости, так что мы экстатически погуляли, время от времени целуясь в различных точках пространства. Бродили по переулкам, тихим и разомлевшим, затем забрели на территорию бывшего имения графов Разумовских (это на улице Казакова недалеко от церкви, которую Казаков же и построил). В этой усадьбе размещался какой-то биологический институт, обогащенный теплицами. Помню, мы долго вглядывались в туманные растения сквозь стекла теплиц. И в теплицах отразились наши теплые лица. Растения в тот день особенно занимали меня.
Затем девочка уехала (ей надо было спешить куда-то по учебным делам), я же остался на какое-то время один среди зданий и деревьев, и все они казались мне немыслимо прекрасными.
Ночь с 14 на 15 марта 2021 года (Прощеное воскресенье).
Сон: Вижу Настю В., она голая, с короткими волосами. Затем вижу за окном сценку: на ветвях дерева (дерево сразу за окном) сидит небольшая живая обезьяна зеленоватого цвета и играет с игрушечной обезьяной, тоже зеленой. У живой обезьяны в руках бутылка с водой, и она поит игрушечную обезьяну (вода течет по игрушечному телу). Вдруг обезьяна швыряет в меня игруш. обезьяну. Она тяжелая, влажная. Ощущение удара игрушкой очень реальное. Вслед за этим реал. обезьяна впрыгивает в комнату и напрыгивает на меня. Хочет играть. Она не больше кошки.
Затем снился Ленин. Он участвует в мотозабеге, состоящем из красных одинаковых пластиковых автомобильчиков. Перед этим он спрашивает меня: «Батенька, вы что предпочитаете: ELLE или EMMANUELLE (Элль или Эммануэль)?»
Я назвал эту главу «Сватовство майора» в честь одного из живописных шедевров русского бидермайера. Но я поскромничал – к моменту моего весеннего сватовства в мае 1989 года я состоял в более высоких чинах, несмотря на двадцатидвухлетний свой возраст. А именно являлся не майором, а генерал-майором. Правда, звание это относилось к весьма фантомной иерархии, но все равно я ожидал, что жизнь проявит уважение к моим чинам. Так что следовало бы назвать эту главу «Сватовство генерал-майора».
«Follow the second way in case you choose between Honesty and Modesty» – так наставлял меня один премудрый швейцарский старец, некогда занимавший высокий государственный пост в свободолюбивой Гельвеции. К сожалению, я не вполне прилежно следовал этому ценному совету и в юношеской своей гордыне возражал опытному политику, говоря: «I am shy, but not modest». Это свойство характера (to be more shy rather than modest) не всегда доводило меня до добра, но какая может быть скромность, дорогие господа офицеры, когда я уже в двадцать один год сделался генерал-майором? А еще через три года после этого поднялся в своем карьерном росте до генерала армии. То есть стал без пяти минут маршалом. Впрочем, маршальского чина я так и не удостоился, хотя труды Маршалла Маклюэна изучал.
Так что же это была за фантомная военная (точнее, псевдовоенная) иерархия, одарившая меня в столь юном возрасте столь сверкающими, но невидимыми погонами? Иерархию эту придумали на волне игрового энтузиазма Андрей Викторович Монастырский и Владимир Георгиевич Сорокин. Поначалу участвовал в этой затее и Свен Гуйдович Гундлах. Первые свои приказы о назначениях они подписывали так: Сиси, Сисяры, Сисярища. Использовались и другие военные имена. Некоторые важные документы Андрей Викторович подписывал «Девушка с небольшим хуем». Свен от этого дела как-то быстро отошел, и в дальнейшем составлением иерархий занимались в основном Монастырский и Сорокин. Надо сказать, что, несмотря на сугубо поэтический и пародийный характер этой деятельности, детские эти иерархии немало волновали умы и сердца московского артистического андеграунда. В целом в иерархиях значилось человек тридцать. Меньше всего рядовых – человек шесть, не более.
Мифологическим источником этих иерархий являлся вымышленный персонаж астрального происхождения по имени Аэромонах Сергий. Поэтому иерархии так и назывались – «Иерархии Аэромонаха Сергия». Хотя внешний облик этого исихаста никогда не описывался, я всегда представлял его себе в виде гигантского замороженного старца, парящего где-то в верхних слоях стратосферы (слово «стратосфера» недаром состоит в родстве со словом «архистратиг»). Там он левитирует, раскинув синие длани крестом, в хрустящей от ледяных кристаллов рясе схимника, с гроздью остроконечных сосулек в инеистой бороде. Его лицо, длинное и изборожденное смыслами, как гностический трактат, излучает безучастное величие, присущее обледенелым бревнам и заснеженным пням. Присуждая очередное воинское звание, Монастырский и Сорокин обычно вручали человеку, получающему новый чин в иерархии, так называемое Подношение Аэромонаха Сергия. Это еще называлось «поднести на блюде». Подношение, как правило, представляло собой самодельную роскошно оформленную папку, где находилось извещение о новой должности, к которому прилагалась поэма Аэромонаха Сергия, посвященная персонажу, возводимому в новый чин. Поэмы Аэромонаха бывали неизменно чудовищно непристойны, что не умаляло их поэтического величия.
Вскоре после наступления 1988 года Андрей Викторович и Владимир Георгиевич торжественно преподнесли мне такое подношение – папку, переплетенную в бархат, с позолоченным железнодорожным значком на обложке: золотое колесо с золотыми крыльями. С такими значками ходили (а может, и до сих пор ходят) проводники РЖД. В папке несколько плотных листов, грамота о назначении, декорированная вклеенными вырезками из старых модных журналов, на вырезках девушки-модели в нижнем белье и в шубах. Ну и, конечно же, поэма – великолепное стихотворное поздравление с чином генерал-майора. Чудесное стихотворение так полюбилось мне, что я заучил его наизусть и часто за алкоголем развлекал чтением вслух своих приятельниц, особенно если те были скромницами из нежных интеллигентных семейств. Нынче вспоминаю лишь осколки из этой поэмы:
Показывая волосатость
И жирнотрясие мудей,
Кричит он: «Где былая святость
Домашней юности моей?»
Оставшись в одиночестве после своего неожиданного экстатического сватовства, блуждая по дворикам и улочкам, я заметил, что в голове моей стали возникать сложные философские завихрения, то есть некие кристаллические структуры интеллигибельного свойства стали выстраиваться перед моим мысленным взором. Состояние продолжало изумлять своей хрустальной ясностью. Романтический пыл, выплеснутый в ландышах и поцелуях, уступил место философскому энтузиазму. Мне захотелось встретиться с кем-нибудь из моих соратников по «Медгерменевтике», чтобы провести мощное обсуждение дискурсивных горизонтов, разверзающихся перед нашей группой. Я зашел к Лейдерману на Садово-Черногрязскую. Он снимал две комнаты в коммуналке, выходящие окнами на Садовое кольцо. Стекла этих окон почти утратили прозрачность от дорожной пыли, но все же некий корневой
