Орбинавты - Марк Далет

— Пряности по-прежнему продают по цене золота? — поинтересовался Фуэнтес.

— Да, фунт за фунт, — ответил за Оливареса Барбоса. — Португальцам, как всегда, повезло больше, чем нам.

— Вот тогда-то их высочества и поняли, что Колон нашел вовсе не Индию, — подытожил Понсе де Леон, недовольный тем, что его спутники слишком часто вмешиваются в разговор. — Жители Каликута даже отдаленно не напоминают наших с вами индейцев. Они, конечно, язычники, но отнюдь не дикари.

— Почему кастильский трон унаследовала именно донья Хуана? — спросил дон Мануэль. — И когда умерла донья Исабель?

— В тысяча пятьсот пятом, — сказал Понсе де Леон. — Старший инфант Хуан Астурийский неожиданно скончался еще в тысяча четыреста девяносто седьмом. На следующий год умерла во время родов вторая по старшинству среди наследников престола, принцесса Исабель Астурийская. Ее сын Мигель какое-то время был наследником сразу трех корон — кастильской, арагонской и португальской. Но Господь прибрал его, когда ему было три года. Поэтому к моменту кончины королевы наследницей оказалась Хуана.

— Какова же сейчас ситуация в Кастилии? — Вопрос Фуэнтеса носил очень общий характер, однако ответ на него прозвучал вполне конкретный.

— Страна на грани безвластия и беззакония! — коротко ответил Понсе де Леон и умолк. Ему не хотелось говорить на эту тему.

— Видите ли, дон Мануэль, — пояснил Лас Касас, — когда Хуана стала править страной, ее муж Филипп Бургундский по прозвищу Красивый объявил себя регентом. Это очень не понравилось отцу королевы, дону Фернандо Арагонскому. Злые языки поговаривают, что он как-то причастен к тому, что случилось впоследствии. Я этого не знаю, наговаривать не буду. Так или иначе, но два года назад Филипп Бургундский неожиданно умер в расцвете лет. И с тех пор безутешная королева не может смириться с утратой горячо любимого супруга. Она не разрешает его похоронить и повсюду возит с собой гроб покойного. Поговаривают, что время от времени она его даже открывает, чтобы еще раз взглянуть на мужа. Кортесу[66] пришлось призвать из Арагона ее отца, чтобы он в качестве регента навел порядок в стране. Что из этого выйдет, никто не знает[67].

Понсе де Леон, отвечая на вопросы Фуэнтеса, рассказал также об изгнании в 1502 году из Кастилии и Арагона всех мавров, не согласных немедленно перейти в христианство. Это произошло через десять лет после такого же изгнания евреев по указу все тех же католических монархов.

Затем, решив, что он уже в достаточной степени удовлетворил любопытство знахаря-идальго, дон Хуан задал интересующий его вопрос:

— Итак, дон Мануэль, вы утверждаете, что с индейским правителем этого острова можно и целесообразно заключить мир?

— Я почти уверен в том, что мои знакомые из числа правителей местных селений смогут убедить его в этом, — ответил Фуэнтес. — На Сан-Хуане можно будет избежать кровавых беспорядков и столкновений. Думаю, что и христианизация острова пройдет весьма спокойно, если ей будет способствовать верховный касик Агуэйбана.

— Ну что ж, дон Мануэль, будем надеяться, что вы правы. Что бы вы хотели в качестве награды за столь значительную услугу короне?

Несколько замешкавшись, Фуэнтес молвил:

— Вы что-то говорили об энкомьенде, дон Хуан.

— Вы хотели бы стать энкомендеро, попечителем индейцев?

— Думаю, что вполне гожусь для такой роли.

— Давайте подумаем. Воевал под Гранадой, — дон Хуан начал загибать пальцы, — участвовал в первом плавании Кристобаля Колона, увенчавшемся открытием новых земель. Добровольно остался в форте Ла Навидад, когда разбился флагманский корабль адмирала. Чуть не погиб на Эспаньоле от рук туземцев. И, наконец, способен значительно облегчить задачу христианизации и покорения крупного острова. Весьма внушительный список заслуг. Что скажет на это наш законник? Сеньор Лас Касас, имеет ли дон Мануэль де Фуэнтес право получить в энкомьенду землю на острове Сан-Хуан?

— Вне всякого сомнения, — тут же ответил Лас Касас.

— Какую же территорию хотели бы вы взять на свое попечение? — поинтересовался Понсе де Леон.

— Это и два ближайших селения, дон Хуан.

— Хорошо. Посмотрим, — произнес, вставая, посланник губернатора.

В порту Капарры спутники Мануэля окончательно оробели. В отличие от сопровождавших их нескольких рыбаков и охотников, которым уже доводилось прежде видеть деревянные и каменные дома европейцев, Зуимако и дети не могли даже вообразить, что человеческое жилье может быть таким огромным и столь искусно построенным. Казалось, после этого их уже ничто не может удивить, пока их глазам не предстало зрелище кораблей в порту.

— Удивлен? — спросил Мануэль, похлопав Фелипе-Атуэя по плечу. Парнишка, в отличие от сестры и младшего брата, больше походил на отца.

— Такие лодки… — прошептал юноша. — Как в сказаниях о великих духах.

— Их построили не духи, а люди, сын мой. Таино тоже могут научиться строить такие дома и корабли.

— И все же они выглядят как дело рук богов, — поддержала сына Зуимако.

— Эти «боги» нередко погибают от желтой лихорадки и цинги, — мягко возразил Мануэль, — потому что не знают, как их лечить.

Он вспомнил выражение беспомощности на лице магистра Хуана, когда тот говорил, что ничем не может помочь колонистам форта, умиравшим от лихорадки. Вспомнил двоюродную сестру Алонсо, погибшую от цинги в голодной Гранаде.

— А я умею лечить эти болезни, — добавил он. — Умею, благодаря искусству, которому научил меня бехике-таино Маникатекс, а не белолицые лекари. Каждый народ может научиться чему-то полезному или вредному у другого народа.

Маленький Алонсо-Мабо потянулся к сестре, Наикуто взяла его на руки и передала отцу. Мануэль прижал его к щеке и пощекотал усами. Мальчик стал хохотать и вырываться.

— Как странно смотреть на тебя, когда ты носишь все эти накидки, — сказала Наикуто, когда Мануэль опустил сына на землю.

— До сих пор не привыкла? У тебя было достаточно времени.

Мануэль был облачен в европейскую одежду. Помещик-энкомендеро, получивший в опеку землю ее высочества королевы Кастилии, не мог ходить полуголым, как таино. Пришлось заново привыкать к стеснявшим движение и дыхание рубашкам, камзолам, плащам, сапогам, чулкам со шнурками.

Другие энкомендеро на островах, используя свое положение, заставляли индейцев трудиться сверх всякой человеческой меры. По сути, они использовали «попечительство» для того, чтобы превратить индейцев в крепостных. Но попадались и исключения. Например, друг Мануэля, Бартоломе, несостоявшийся «двойник Алонсо», несколько лет назад прибывший в Новый Свет, чтобы вступить в права владельца обширной энкомьенды на Эспаньоле, когда умер ее прежний владелец, отец Бартоломе, Педро де Лас Касас.

Разумеется, и сам Мануэль никогда не стал бы притеснять людей своего народа, добрых людей таино. Для них он по-прежнему оставался чем-то вроде бехике. Они нередко обращались к нему за помощью, и он назначал им притирания, мази и травяные настои.

Платить налог короне было нетрудно. Для этого вполне хватало продажи в Капарре некоторой части собранных людьми коки плодов или наловленной Арасибо и другими рыбы. Особым спросом пользовались ананасы.

Прошлогодние усилия Мануэля и нескольких нитаино и бехике не прошли даром. Хуан Понсе де Леон, назначенный губернатором острова Сан-Хуан, и верховный касик Агуэйбана провели древний индейский ритуал братания гуатьяо. Затем дон Хуан окрестил мать касика, дав ей имя Инес. Обе стороны придерживались принятых на себя обязательств, и если таино на острове и были недовольны возложенной на них в большинстве энкомьенд тяжкой работой, то авторитет касика удерживал их от бунта. Помещики тоже не решались проявлять неумеренной жестокости, поскольку это могло навлечь гнев губернатора.

Мануэль, прекрасно осознавая временный характер сложившейся ситуации, решил воспользоваться тем, что племенам коки, скорпиона и каймана на вверенной ему территории никакие опасности пока не грозили, для того, чтобы нанести непродолжительный визит в Кастилию и повидать свою мать, донью Росарио.

— Я не привыкла, чтобы тебя не было рядом, — прошептала Зуимако. — Кто теперь будет делать мне «бесо»?

— Дети прекрасно владеют этим искусством, родная. — Он обнял ее за плечи и поцеловал в щеку. — Не скучай слишком сильно! Я ведь вернусь через три-четыре луны. Это совсем недолго.

— Когда ты вернешься, Зуимако будет совсем старой.

— Ты вовсе не старая! — рассмеялся он, хотя в сердце что-то укололо. — С каких это пор тридцать три года являются старостью?

— Но я ведь старею, — упорствовала жена. — А ты нет! Когда ты стал моим мужем, я была совсем молодой. А теперь ты моложе меня. Что же будет потом? Твои собственные дети станут старше тебя?