Избавление - Василий Соколов

- Ты слышишь, Павлуша? Чего молчишь? - Елизавета Илларионовна приподнимает голову, заглядывает на верхнюю полку, окликает: - Павлик, ты не спишь?

- Нет.

- Я тоже...

Ехали. Опять врывался внешний свет в вагон, то обнажая, то кутая во тьме пассажиров.

...Когда подъезжали к пограничной станции Чоп, Ломов и его милейшая супруга, зная, что будет проверка документов, оделись. Павел Сидорович, желая придать своей осанке строгую важность, облачился в военный мундир, а Елизавета Илларионовна, стараясь казаться попроще, накинула на плечи ворсистый халат, перехватив талию витым пояском с кистями.

Собственно, напускать на себя важность или кому-то льстить, как это намеревалась сделать Елизавета Илларионовна, не пришлось. Пограничный и таможенный надзор завершился весьма скоро и удачно: никто и не помышлял заглядывать в чемоданы.

Ради приличия генерал-не преминул жестом указать на столик, где стояла квадратная бутыль рома:

- Прошу вас по рюмочке.

- Спасибо. Нам нельзя, - сказал пограничник. - Сами понимаете: вы на отдыхе, мы на службе.

Дверь купе задвинулась, защелкнулась.

Поезд с полосы, огороженной колючим забором, продвинулся на саму станцию.

Отошел еще нескоро. Паровоз маневрировал, отцепляя какой-то вагон.

Елизавета Илларионовна, выглянув из тамбура, прибежала в купе и всполошенным голосом крикнула:

- Муж... Генерал, а где же вагон с нашим хозяйством?

Павел Сидорович заморгал в недоумении: "Как где?"

Через недолгое время в купе снова постучали. Теперь уже перед Ломовым стоял генерал в погонах пограничных войск.

- Мое почтение, генерал Ломов!

- Мое почтение... А в чем дело? - пресекающимся голосом спросил Ломов.

- Вам надлежит вернуться к месту службы.

- А-а... вагон... Мои вещи в нем? - дрожащими губами выдавил Ломов.

- Вагон с вашими вещами загнан в тупик. Для выяснения!

- Как в тупик? Как в тупик? - не находя иных слов, заладил Ломов и, скорее внутренне почувствовал, нежели осознал, что и его карьера зашла в тупик.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

Еще провисали над городом дымы и неуемный огонь пожирал все, что хотело и не хотело гореть, еще нет-нет да вспарывала вязкую пустоту подвалов и сквознячных подворотен трескотня автоматов, за городом погромыхивала, все удаляясь, канонада, а по улицам ходили, не пригибаясь, горожане, и все уже дышало возвращенной жизнью.

На площадях державно стояли армейские кухни, и наши повара в накрахмаленных белых колпаках, как маги, виртуозно орудовали громадными черпаками. Очередь росла на глазах. Люди не разбежались и от брошенной с чердака каким-то запоздалым одиноким неприятелем близко взорвавшейся гранаты. Приваливал люд, длиннилась очередь: ковыляли, еле волоча ноги, худые с провалом глаз, а которые покрепче - расправляли спины, обретая осанку жителей стольного града. Все они до помутнения в глазах хотели есть, ощущая дразнящий запах борща, заправленного жареным луком, морковкой, перцем и всякими иными специями. Некоторые потаенно несли за пазухой или в карманах припрятанные напоследок драгоценные броши, кольца, золотые ложки, чтобы при крайней нужде поменять на кусок хлеба. А ничего этого вовсе не требовалось.

- Баратшаг, баратшаг!* - шумела очередь.

_______________

* Б а р а т ш а г - дружба (венг.).

- Ага... Битте-дритте!.. Суп рататуй!.. - заполняя паузу, раздирая сальные губы в улыбке, приговаривал повар. - Держи, мадьяр, котелок повыше, чтоб удобнее...

- Орос, йо! Баратшаг! - распалялась толпа.

- А тебе, хлопец, на двоих? Чи на троих? Матку содержишь, старика хворого?.. Подставляй, отпущу! - басил повар, видя, как паренек в замызганном пиджаке в одной руке держал на весу миску, а в другой - бидон.

Хлопец таращил на повара огромные с голодухи глазищи. Ему выговаривали взрослые, один даже цыкнул сердито, и он, получив полную миску супа с двумя кусками говядины, пытался отойти.

- Давай и бидон. Небось болезные родители? Подкорми и привет вашим, скажи, мол, от гвардейского повара Афанасия, сына собственных родителей, участника Брусиловского прорыва. Знаешь такого генерала? Да, уж ничего не понимаешь!.. Следующий! - громко звал повар.

Те, кто брал в миску, принимались тут же, на площади, есть, усаживались на подогнутые под себя ноги. Приладился и хлопец, он забрался на глыбину обвалившейся стены, хлебал из миски, обжигаясь, не сводил глаз с повара и делал ему, даже сидя, кивки.

Все-таки ужасно, когда голодно. И пахнет зеленью, самой весною, когда - сытно.

- А ну налетай, кому суп, кому мясо. Теперь только вам и жить... Дурачье, куражились сослепу... Привет! - не переставал балагурить повар.

Если бы обозреть город, приглядеться - вдоволь хватило бы мирских дел и солдатам, у которых еще зудели руки от стрельбы, и командам восстановительных работ, и медикам... Последним особенно хлопотно и на поле боя, и когда этот бой унесся. Да вон и Наталья со своей увесистой сумкой, со своими шприцами да бинтами куда-то топает. Топает без огляда, повиливая красивыми, приятными и аппетитными - как же иначе повар мог подумать! - бедрами. Строчит ножками, и скороходу-рекордсмену не угнаться!

- Куда ты, Наталья? - окликает ее повар Афанасий.

- Некогда... даже словом перекинуться. На задание в королевский дворец спешу! - мимолетно взглянув, бросает она.

- Ого, во дворец! Хотя бы меня зазвала краешком глаза взглянуть на ихние хоромины...

- Там ничего хорошего! - бросает ему издалека Наталья.

Да ничего хорошего в королевском дворце Наталья и не видит. Дьявольская стихия войны покорежила металлические решетки, лестничные клетки, повалила стены, опрокинула здания... Подняла взрывной силой. Подняла кверху и оттуда сбросила все вниз, на землю. Настоящая гибель Помпеи. Пожалуй, и похлеще, пострашнее...

Узнает Наталья, что во время осады в подземных помещениях дворца был размещен госпиталь. Да вон там, напротив лаза, табличка Красного Креста. В сопровождении солдат Наталья подходит, но лезть в подземелье не решается: боязно, мало ли чумных и среди пораненных... На ее оклик трое венгерских медиков в белых халатах - один мужчина и две женщины - вылезли из лаза, и одна, пожилая, представила всех, отрекомендовалась сама, заверяя, что она и ее коллеги не делали вреда русским, что оказались в подземелье потому, что надо помочь раненым, не получающим ухода.

- Госпожа... Идем... Идем! - обратилась пожилая, умевшая изъясняться по-русски, и увлекла Наталью вниз.

Путь им подсвечивал мужчина огромным и длинным фонарем, как карбидная шахтерская лампа. У него подергивалась щека от беспрерывного тика.

- Вот сюда... Вот ниже... Госпожа... - поддерживая Наталью за руку, говорила венгерка-врач. - Семь ярусов. В самом нижнем трупы... Много трупов... Повыше тяжелораненые, неходячие... А иные!.. - она не договорила, кто были иные, Наталья и без слов поняла: эти: иные просто укрылись в последний час осады.