Ветер перемен - Корделия Биддл

– …А эта маленькая девочка… – просипела миссис Дюплесси, – …ей не больше одиннадцати, ручаюсь, а она уже на сносях… – Шепот миссис Дюплесси перешел в стон; потом вдруг раздались судорожные рыдания. Надрывные всхлипывания напугали и Юджинию, и доктора.

– Ах, сейчас, Джейн, Джейн! – воскликнул доктор и кинулся жене на помощь.

– Но не можем же мы… – запричитала она, зарыдав в голос, как маленький ребенок, увидевший страшный сон. – …Не все же время… Неужели Бог так жесток!

– …Ну-ну, Джейн… – Доктор Дюплесси растерялся; он тщетно выдавливал из себя слова, как воду из проржавевшей трубы.

– Да, Бог такой! Страшно жестокий! – От ее пылкости слез не убавилось. Гнев подлил масла в огонь. – Знаю, что не должна так говорить. Но ведь они сказали нам, Густав… когда мы…

– Знаю, дорогая. Знаю.

– Но в прошлый раз…

– Знаю, дорогая.

– Это несправедливо!

– Знаю, дорогая. Знаю.

Юджиния оставила чету Дюплесси наедине с их личными печалями и занялась скатыванием бинтов. Столь эмоциональный взрыв ее удивил; она и представить себе не могла, что миссис Дюплесси когда-либо стремилась к чему-то большему, чем две порции десерта.

Убирая пузырьки с микстурами для поднятия тонуса и разными мазями, с азотнокислым серебром для улучшения зрения и рыбьим жиром для укрепления костей, она вдруг подумала, что внутри каждого из нас живут два человека: один с годами взрослеет, а второй остается ребенком. И когда живущий внутри тебя ребенок чем-то напуган, когда ему одиноко и страшно, тогда взрослый должен взять это существо, самого себя, на руки и, утешая, баюкать до рассвета.

ГЛАВА 17

Было уже поздно. Возможно, два или три, а то и четыре часа. Лейтенант Браун этого не знал. Он лишь видел, что за окном темно, и знал, что они с Юджинией проспали долго. Он повернулся посмотреть на ее лицо: она спала глубоким сном, не подозревая о том, что он уходит. При тусклом свете, пробивающемся сквозь ставни, ему показалось, что она улыбается. Крепко спит и улыбается. Кисть руки покоилась под щекой, и Браун наклонился и поцеловал изгиб ее ладони. Юджиния вздрогнула, что-то пробормотала, но эти слова произносились в царстве грез, непостижимом для других.

Браун понимал, что пора уходить, что он больше не может позволить себе лежать рядом с ней. Скоро рассветет, и ему надо благополучно вернуться в свою комнату.

– Я ухожу, Юджиния, – прошептал он и заставил себя встать с кровати.

Пол был холодный, ему стало зябко, но прежде чем одеться, Браун протянул руку и подоткнул простыню и одеяло так, чтобы, проснувшись, Юджиния не почувствовала, что ей холодно и одиноко. Он осторожно натянул одеяло ей на плечо и поправил подушку. «Может быть, она не поймет, что я ушел до рассвета, – подумал он, найдя свои ботинки и жакет. – Может быть, она укроется в этом теплом, защищенном дупле так же, как укрывается во мне».

Лейтенант Браун осторожно подошел к двери, минуту постоял, выжидая и прислушиваясь. Решив, что опасности нет, он рывком открыл дверь, решительно пересек веранду и исчез во мраке ночи.

Шел четвертый день после отъезда Джорджа с кетито, и лейтенант Браун уходил от Юджинии одним и тем же маршрутом. Он обходил дом, удаляясь приблизительно на двадцать футов от веранды, будто бы совершал ночной обход. Эту отговорку он держал наготове. Его оставили здесь охранять семью, посему это казалось логичным, обоснованным его мнимой военной подготовкой, объяснением того, что он еженощно выходит в дозор.

Земля была мокрой. В Африке роса выпадает обильно, как дождь, и трава, и почва в том месте, где находится лагерь, пропиталась влагой, словно прошел ливень. Ко времени, когда солнце поднимется только до половины своей полуденной отметки, земля снова подсохнет, но сейчас она набухла, как заболоченная местность вокруг вздувшейся реки. Пока Браун шел заданным курсом, вода хлюпала у него под ногами. Это напомнило ему, как отец с дядей пытались вырастить кукурузу в низине. Стоило пойти дождю, как ее затопляло. Кукуруза вырастала хилой и низкорослой, если вообще вырастала.

«Арманд, – вдруг подумал Браун. – Интересно, откуда Бекман выкопал это имя? Ну, Браун – это понятно. Кто угодно мог носить фамилию Браун; кого угодно могли назвать Джеймсом, но имя «Арманд» сбивало с толку. – Браун гадал, давно ли умер человек, которого так звали. – Существовал ли настоящий Джеймс Арманд Браун, или Бекман взял это имя с потолка?»

Джеймс Арманд Браун, военно-морское училище, выпуск 1899 или 1898 года?.. Браун остановился и уставился в темноту, пытаясь вспомнить историю, подробно изложенную Бекманом тогда в Ньюпорте. Даты, кажется, не совпадали, но от него начала ускользать тщательно выстроенная легенда – его биография, родословная, кровное родство, что и послужило причиной тому, что на «Альседо» его признали за ровню, впустили и семью, позволили играть с детьми, беседовать с Юджинией. Джеймс Арманд Браун: внушительное наследство на юге, юноша-сирота, назначение в Аннаполис и родственники-самодуры, благо они далеко, и он предоставлен самому себе. Браун хорошо представлял молодых людей типа Джеймса Арманда. Они часто скакали верхом мимо этого злосчастного затопленного кукурузного поля.

Браун стряхнул росу с ботинок и продолжил свой путь. «Горечь разочарований ведет тебя в никуда, – сказал он себе. – Заставляет искать забвение в вине. Горечь разочарований бьет по твоим детям, пока не разметает их по дорогам жизни и они не обратятся в угольную пыль, побитую ледяным ветром. Она толкает взяться за оружие, крушит столы и разбивает окна и двери. Потом она уничтожает и тебя».

Внезапно Браун подумал о Юджинии. Он так живо представил ее спящей, словно лежал в ту минуту рядом с ней. Она бы дотронулась рукой до его плеча и коснулась его ноги. Невольное соприкосновение их тел разбудило бы их обоих. Потом она тихо рассмеялась бы и сказала: «Я так счастлива. Я так счастлива с тобой». Потом села бы, вытянувшись в струнку, ни капли не стыдясь собственной наготы, и потребовала бы: «Расскажи мне про других женщин, Джеймс». Браун любил в ней эту неиссякаемую, по-детски наивную ревность. Ей хотелось, чтобы они принадлежали только друг другу.

«Именно так и происходило в последние дни, – подумал Браун. – Любящая пара, счастливая семья. Я научил Джинкс и Лиззи, как ездить верхом без седла, как треножить лошадей в открытом поле и заводить их в загон. Я научил их распознавать змей и наблюдать за тем, как птицы охраняют своих птенцов. Я показал, что значит, когда самка вьется над гнездом, и почему никогда, ни при каком соблазне, нельзя беспокоить ее драгоценных детенышей. В то время как в тихие вечерние часы, когда Джозеф суетится возле камина в гостиной, наша маленькая группа напоминала святое семейство, и я, улыбаясь Юджинии поверх детских головок, пытался научить ее играть в кункен».