Мемуары. 50 лет размышлений о политике - Раймон Арон

По прошествии нескольких дней Клод Мориак был убежден в том, что Генерал выскажет ему самые категорические возражения «относительно уместности публикации текста в „Либерте д’Эспри“ в настоящей форме. Поэтому меня удивили слова, которыми Генерал начал разговор: „А ведь она совсем не так плоха, эта статья“.

На самом деле Генерал за несколько дней, как кажется, коренным образом изменил свое понимание Атлантического пакта.

Когда он объявил мне, что сейчас объяснит, в чем заключается вопрос, то я сказал себе: он, очевидно, забыл, что самым подробным образом излагал мне свою точку зрения, и сейчас я услышу примерно ту же самую речь. Но этого отнюдь не произошло.

Несомненно, и Раймон Арон правильно сделал ударение на пункте, что этот пакт, даже при отсутствии точного обязательства, по своей природе таков, что заставит Сталина задуматься. Не говорю, что отныне есть уверенность в том, что он не совершит нападения, но в конце концов он теперь знает, что в случае захвата Западной Европы получит войну. И мы можем быть уверены в том, что если бы подобный пакт существовал в 1939 году, то Гитлер, вероятно, не бросился бы в польскую авантюру. Разумеется, было бы желательно со стороны Арона подчеркнуть тот факт, что существование сильной Франции еще более снизило бы риск войны. В интересах [премьера] Кэя и его команды заставить нас думать, что пакт в нынешней его форме совершенно достаточен. Тем не менее наличие такого пакта лучше, чем полное его отсутствие, и здесь Раймон Арон очень правильно поступил, выявив слабость аргументации Жильсона».

Генерал завершил разговор словами: «Теперь вы знаете, что я думаю о вопросе. Естественно, вы вольны либо напечатать, либо не напечатать статью, но мне не хотелось бы создавать у Раймона Арона впечатление, что я осуждаю его позицию».

Генерал не хотел выглядеть в моих глазах как цензор. Он не желал, чтобы мою статью отклонили из-за ее несоответствия его позиции. Но надо добавить, что его первая тирада против Атлантического пакта и американского изоляционизма была настолько далека от действительности, что он, очевидно, не стал бы держаться за эти глупости, если бы ему были приведены возражения, опирающиеся на здравый смысл. Во всяком случае, генерал де Голль принял Атлантический пакт, хотя в то же время выражал неудовольствие по поводу его текста. Через десять лет он совершенно иначе оценивал редактуру этого текста.

Спор мне казался обоснованным, ибо, как сказал Ю. Бёв-Мери на одной из конференций в 1951 году, люди, в глубине своей близкие друг другу, могут расходиться во взглядах относительно наилучших способов достижения их общих целей. «Если говорить об антикоммунистах, то они склонны одобрять пакт просто потому, что коммунисты его осуждают. Поэтому прекрасно, что католический философ своей громкой статьей открыл истинную дискуссию. Я ни по одному пункту не согласен с господином Жильсоном, некоторые из его выражений мне кажутся безрассудными. Но, несмотря на все это, я рад, что у писателя достало мужества нарушить заговор молчания, публично выразить свое беспокойство и свои сомнения».

Одно из основных возражений Э. Жильсона, как было отмечено выше, касалось текста договора. На его взгляд, положения его не являлись достаточно точными, достаточно обязывающими Соединенные Штаты. (Генерал де Голль высказал критические замечания того же рода.) В ответ я ставил под сомнение значимость того, насколько точно сформулированы обязательства договаривающихся сторон. До тех пор пока гарнизоны американских войск останутся в Германии, гарантия будет, очевидно, зависеть от этого факта больше, чем от текстов. Вероятно, Атлантический пакт не изменит образа действий ни американской, ни советской стороны. «Мне лично представляется, что Североатлантический пакт не окажет сколько-нибудь заметного воздействия на существующую обстановку. Западная Европа завтра, как и сегодня, останется под защитой американской мощи. Атлантический пакт не научит Сталина ничему, чего бы он уже не знал, а именно: вооруженная агрессия против Старого Света создала бы, по всей вероятности, casus belli. Чем более четко будут прописаны обязательства о взаимопомощи, чем яснее в них будет оговорен автоматизм вмешательства, тем более сильное впечатление они окажут на кремлевских реалистов; мы охотно сделаем эту уступку тезису господина Жильсона, но главное — не здесь, и его невозможно было бы выразить в текстах. Американское присутствие, которое символизируют несколько военных контингентов в Германии, индустриальная и атомная мощь за горизонтом — вот на сей час гарантия французской безопасности. Эта безопасность сохранится и завтра в той мере, в какой здесь, на месте, по-прежнему будет очевидно американское присутствие, а там, на другой стороне Атлантики, потенциальные силы окажутся более мощными, чем силы вероятного агрессора».

При этом я признавал, что Атлантический пакт не гарантировал защиты против вторжения в случае войны. Но какая другая политика обеспечила бы нам такую гарантию? Жильсон говорил о вооруженном нейтралитете; но Западная Европа не была вооружена, и она еще менее была бы способна себя вооружить, если бы отказалась от помощи Соединенных Штатов. Она не вызывала гнев и враждебность со стороны Советского Союза потому, что связывала себя с Соединенными Штатами Атлантическим пактом. Она не нравилась Кремлю потому, что к ней обращались взоры стран Востока, советизированных в тени так называемой Красной Армии.

Год спустя, в сентябре 1950-го, я вновь вступил в диалог, который на этот раз оказался менее любезным по тону, ибо и противники Атлантического пакта нас не щадили. Два аргумента доминировали в статье, названной «Самозванство нейтралитета»[131] («Imposture de la neutralité»). Первый состоял в том, что то видение мира, которое предлагали сторонники нейтралитета, следует заменить другим представлением: «Советский Союз сосредоточивает свою пропаганду против Соединенных Штатов, ибо в его глазах эта страна представляется главным врагом. Если Соединенные Штаты были бы повержены, то на пути к мировому господству не оказалось бы более никаких препятствий. Но советские амбиции направлены в равной мере, а в настоящий момент и гораздо более на Германию, Францию или Италию. И когда агенты сталинизма, сознательные или бессознательные, уверяют нас в том, что враждебность Кремля, проявляемая по отношению к Франции или Италии, исчезнет или ослабнет, как только эти страны порвут с Атлантическим пактом, то эти люди лгут. Сталин осуждает план Маршалла, Атлантический пакт, все формы солидарности между Старым и Новым Светом потому, что видит в них не угрозу или провокацию, но сопротивление своим завоевательным предприятиям. И напротив, если Соединенные Штаты потеряют интерес к Европе, если последняя, расколовшись и обессилев, останется в одиночестве перед лицом советского империализма, приблизится тот миг, когда ее окончательно погубят вражеское проникновение, отчаяние и шантаж».