Новаторы - Ю. Кулышев

АНДРЕЙ ФИЛИППОВ

Ю. Шпарог

Он проснулся, как всегда, сразу. Замешанная на густом запахе свежеиспеченного хлеба, сохнущих портянок, лежалого сена и еще чего-то своего, домашнего, темнота избы начала слегка разбавляться. В окно пробивался серый рассвет. Рядом тихо дышала жена. В дальнем углу за ситцевой занавеской ворочались во сне ребятишки, шуршал под ними сенник. С минуту полежал неподвижно. Плечи, ноги и поясница ныли. Особенно ноги. «К дождю», — с досадой подумал Андрей Севастьянович. Уже лет пятнадцать ломота в суставах служила ему верным барометром. Сказались годы работы на приисках, когда долгими часами приходилось стоять в шурфе по колено, а то и по пояс в холодной грунтовой воде.

Поднялся рывком. Под жалобный скрип половиц прошагал к двери, толкнул ее и жадно вдохнул прохладный утренний воздух. Было часов пять. В соседнем дворе прокричал петух. Где-то хлопнул ставень. По проселку прогрохотала телега. Деревня Бессоново просыпалась.

Утро действительно оказалось ненастным. С запада, со стороны Старцевой гривы, дул порывистый ветер. Он гнал низкие, набухшие влагой тучи. Первые крупные капли взрывали фонтанчики пыли на плотно утоптанной тропинке.

Андрей Севастьянович спустился по ней к берегу. Аба медленно бежала меж камышей, таща вниз, к Томи расходящиеся кольца дождевой дроби. На мостках было удобно. Андрей Севастьянович нагнулся, окунул в воду голову и плечи.

Когда вернулся, в избе уже не спали. На столе дымился добытый из печи горшок с крутой пшенной кашей, стояла крынка с парным молоком, лежала коврига хлеба.

Ел, как всегда, не спеша, обстоятельно. В огромной его руке деревянная ложка казалась игрушечной.

Когда поднялся, утерев полотенцем губы, стало будто теснее в избе. Без малого двухметрового роста, широченный в плечах, он олицетворял спокойствие.

— Вот мы и снова дома, женка, — повернулся он к хлопотавшей у печи женщине. — Пойду на работу наниматься.

А через час уроженец этих мест, вернувшийся в родные края после двадцати лет скитаний по шахтам, приискам и дорожным стройкам Сибири, землекоп Андрей Севастьянович Филиппов стоял у стола в деревянном бараке, на фасаде которого косо висела жестяная табличка: «Рабсила». Это было 21 мая 1929 года.

Три десятилетия спустя Андрей Севастьянович с доброй иронией в глазах говорил:

— Часто писатели, журналисты, историки добиваются: «Думал ли ты тогда, что предстоит строить первенец сибирской металлургии, что стал участником создания индустриальной базы социализма?» — «Так я скажу, — думал. — На то он и человек, чтобы мозгами шевелить. Только, помнится, в тот день думы мои попроще маленько были. Мечталось о хорошем заработке. Тогда у меня семья большая была — четверо ребятишек, жена да старики — мать с отцом. А еще думал: наступит ли конец кочевой моей жизни? Ведь с тех пор, как батя меня мальчонкой на прииски увез, так и жилось: то в казармах, то в землянках на дорожном строительстве, то в шахтерском поселке… Есть работа — живешь, кончилась — дальше подался. Вот и мечталось мне, чтобы на сей раз работы н на лето, и на зиму хватало, чтобы к месту прирасти, ребятишек в школу послать. Сам-то я тогда неграмотный был, хотя тридцать лет уже стукнуло».

…То была памятная весна. Накопив силы, страна приступала к штурму. С листов чертежей контуры будущих заводов-гигантов перешагнули на строительные площадки, зримо стали проступать в линиях котлованов, фундаментов. Ленинский план социалистической индустриализации начал претворяться в жизнь.

Застучали первые топоры и на левом берегу реки Томь, против старинного сибирского городка Кузнецка. Кузнецкстрой начинал жить. Рабочих было совсем немного. На площадку потянулись крестьяне-отходники из окрестных сел, прибыло несколько специалистов во главе с главным инженером строительства Иваном Павловичем Бардиным. Велась подготовка к большому наступлению. Но выглядела она пока прозаично.

…От станции тянулись подводы с бревнами. Длинная их вереница с хлюпаньем месила тягучую глину только что проложенного тракта. Около одной из подвод шагал Андрей Севастьянович. Вытягивая с усилием сапоги из болотной жижи, он прикидывал, сколько ходок удастся сделать в этакую распроклятую слякоть. За каждое бревно платили по 15 копеек.

Дорога пошла в гору. Раскисшая под доящем, она стала скользкая, как каток. На крутизне лошадь, подавшись вперед всем своим корпусом, налегла на оглобли. Спина ее выгнулась, гривастая голова на широкой короткой шее низко опустилась. Копыта беспомощно заскользили, а крупный, с синевой глаз с укором косил на хозяина.

Андрей Севастьянович досадливо крякнул, подпер плечом передок и поднатужился. Уйдя по щиколотки в грязь, ноги нашли твердую опору. Телега медленно двинулась вперед. На взгорке начиналась будущая Тельбесская улица. По обе стороны поднимались первые венцы барачных срубов. Площадка готовила жилье к приему новых рабочих. Разбрызгивая грязь, бревна скатывались на землю.

«Больше не обернуться», — подумал Андрей Севастьянович. Сгущались сумерки. Возчики сгрудились под дощатым навесом у хилого костерка. Коренастый паренек с заткнутым за кушак топором, сидя на корточках, подкармливал огонь смолйстой щепкой и с интересом прислушивался к разговорам.

— Бают мужики — басил ладно скроенный, с окладистой черной бородой дядька, — будут, однако, Бессонову нашу изводить, дома снесут, посевы тоже. Непорядок это! Прадед мой тут землю пахал, каждый колышек в плетне своими руками вколочен. А теперь прахом все по миру пустить? Я так думаю, согласия на то давать не след. Его, заводище-то, строить можно и в стороне малость. У Советской власти земли много. А если и вовсе не тут, так оно для миру еще лучше будет!

Многие одобрительно зашумели.

— Твоя правда: здесь помирать надо бы, — поддержал щуплый возчик в натянутом на голову и плечи промокшем мешке. — И то по полю дорогу проложили, хлеба топчут!

Паренек у костра поднял голову. В отблеске пламени сверкнули задором чуть раскосые глаза.

— Не мутил бы людей, Михеич, — повернулся он к бородачу. — Сказали же в конторе: где деревня стоит, выстроят город — дома каменные, в три этажа. И деньги, и рабочих на перенос дадут.

Андрей Севастьянович подошел к навесу.

Паренек был Мишка Ионов, деревенский столяр, заводила в комсомольской ячейке. Мишу Филиппов уважал. Даром что безусый, но работящий и грамотный.

Бородача тоже узнал. Пятистенный, из лиственниц срубленный домина Михеича сверкал крашеными ставнями