Призвание: маленькое приключение Майки - Константин Кропоткин

— Знаю-знаю! Они играют музыку, под которую весело танцевать. Но разве ж это историческое событие?

— Большая история складывается из множества маленьких. Ручьи текут в реки, а реки…

— Знаю-знаю, — опять закричала Майка. — А реки впадают в моря.

— А еще вчера… — чудак-человек понизил голос, будто собираясь сообщить что-то тайное.

Девочка вся обратилась в слух.

— Вчера, — загадочно произнес Никифор, — стукнуло 39 лет писателю, которого ты еще не знаешь, но скоро, лет эдак через пять он станет твоим любимым: ты будешь запоем читать его книжки, — он глянул на небо, словно ожидая от него подсказки. — А в октябре 2004 года ты встретишься с ним в немецком городе Франкфурт.

— Не знаю — не знаю, — Майка покачала головой. Честно говоря, ей не очень нравилось, что Никифор посылает ее туда, куда она еще и не думала собираться. Какой-то произвол…

— Именно так, — сказал он. — Ты его не узнаешь, потому что никогда не интересуешься тем, как выглядят писатели. Он будет на ярмарке кофе пить, а ты — кока-колу. Посидите вы рядом и разойдетесь в разные стороны, ни слова друг другу не сказав.

— А как его зовут?

— Его имя Григорий, — напускал туману лысый провидец. — Но известен он будет, как Борис.

— Что-то политическое, — разочарованно протянула Майка, теряя к будущему кумиру всякий интерес. В том, 1995 году многие мечтали стать борисами. Тяга была так велика, что в курсе были даже малые дети на задворках огромной страны. — Ну, не знаю…

Пирамида

— И правильно делаешь. Все знать незачем. Лучше знать только все самое интересное, — сказал Никифор. — Итак, на чем мы остановились? Бывает одаренность, а бывает…

— … дарование, — подсказала Майка.

— Да, и то, и другое именуется талантом, — подхватил Никифор. — Но это лишь основание пирамиды. Ты видела пирамиды?

— На картинке, ага. Они в Египте водятся. Им куча лет, да и сами они, как куча.

— Пирамида — это символ, — поправил ее Никифор. — Вместилище вечной души, — он щелкнул пальцами — и из короткого резкого звука свободу вырвался синий жужик, пропадавший неизвестно где.

— Мойсла! — Майка была счастлива видеть лохматую грушу в добром здравии.

Никифор присвистнул. Жужики, послушные его воле, завертелись на песке, рисуя квадрат. Сплясав свой угловатый танец, они отпрыгнули, а фигура зажила отдельной жизнью. Песчаные стороны квадрата вспучились, как манная каша, стали корежиться, крениться, равнять свои бока, пока не образовали симпатичную ярко-желтую пирамидку.

— Прошу любить и жаловать! — огласил чудесник. — Пирамида Хеопса. Точная копия. Высота 146 миллиметров, длина каждой из сторон у основания 230 миллиметров. На сооружение ушло 2 миллиона 590 тысяч квадратных миллиметров песка.

Майка математику особо не жаловала и потому лишь покивала, торопя Никифора.

— Как уже было сказано, пирамида — это символ, — продолжил он. — А еще прекрасное наглядное пособие, — присев на корточки, Никифор ткнул пальцем в основание фигуры — та слегка потемнела: золотой песок в нижней части фигуры будто вобрал в себя воду. — В начале «пирамиды таланта» располагается одаренность. Она широка, основательна и все на себе держит, — Никифор ткнул повыше. Теперь потемнела серединка фигуры. — Дарование более узкое и специальное. Оно продолжает, заложенное основой. Что у нас осталось?

— Самый кончик, — сказала Майка, указывая на верхушку пирамиды, еще хранившую яркость сухого песка.

— Светлая голова, — сказал Никифор. — А здесь у нас — сверходаренность, супердарование, а проще говоря — дар. Он совсем особый. Он не может существовать сам по себе, без всяких оснований. Однако без дара и сама пирамида будет иметь незаконченный, несовершенный вид. Дар — это вершина. Люди, наделенные даром, встречаются крайне редко. Таких узких специалистов не сыщешь днем с огнем, а призывать их лучше по утрам, чтобы их редкий талант не успел завять или испортиться. Ты понимаешь меня, корявка? — ему было радостно.

— Ни чуточки! — также весело заявила Майка.

Лысый умник ткнул в пирамидку, и та развалилась в неряшливую песчаную горку.

— Моя маленькая корявка! — припомнил свою прежнюю торжественность Никифор. — Имею честь сообщить: у Совета Дружины «Детского мира», — он повел рукой в сторону здания, похожего на Майкину школу. — Есть все основания подозревать в тебе Дар.

Последнее слово он произнес с придыханием, чтобы Майке стало понятно: писать такое желательно с большой буквы.

Дар.

— Ты — особый ребенок, — подытожил Никифор.

Жужики заскакали. От их мельтешения у Майки зарябило в глазах.

Где справедливость?

Где справедливость?

Особые дети водятся сплошь и рядом.

Самым первым особым ребенком, которого она повстречала, был друг Моська.

Давно, еще в Тальцах, Моська говорил, что его усыновили. Он рассказывал, что мама пошла в магазин за халвой и увидала возле двери желтую соломенную корзинку.

— А в ней, был… — тут Моська всегда замирал, дожидаясь, когда его перебьют.

— Арбуз, — кричала Майка.

— Автомат, — кричал другой Максим, по имени Максик.

— Там лежал я, — важно отвечал Моська.

Было до щекотки весело играть в эту игру, потому что каждый раз Майка подкладывала в Моськину корзину самые разные вещи: то стиральную машину, то космический корабль, то божьих коровок.

Но однажды Моськина история потерпела крах. Да такой, что играть дальше стало неинтересно. Теть-Лена услышала их разговор и сказала:

— Обманывать нехорошо.

Потом она показала фотографии, где Моська был совсем крохотным младенцем и без всякой корзины.

Некоторое время Майка не встречала особых детей, но видимо, для того только, чтобы в одночасье обнаружить их в огромном количестве.

В Майкиной гимназии номер двадцать девять особых детей было буквально битком — сама школа считалась особенной. В 1995 году гимназий было мало и всех подряд туда не брали.

— Ваш ребенок особый, — говорила директор Марь-Семенна то одному, то другому родителю, когда те привозили своих ребятишек на машине.

Директор намекала, и часто была права. Например, Варька была такой особой, что даже говорила с ошибками. Писала, правда, совсем хорошо, тут уж не придерешься, но эти ее глупые приседания «уи, месье — нон, мадам» иногда надоедали. Варьке хотели привить дорогое иностранное воспитание, а получилась какая-то чепуха. Конечно, в их двадцать девятой гимназии лучше, чем во французском лицее.

Кстати, если бы не мама, то Майке пришлось бы отправляться в другое учебное заведение. В конце лета папа сходил в гимназию и вернулся удрученный.

— Мест нет, — сказал он. — Мест нет, и не будет.

Особая школа находилась в двух шагах от дома, но туда брали только таких детей, которых привозят на машинах, а у Яшиных машины не было.

Зато у мамы были золотые руки. Она сходила к директору и вернулась с победой. Майкина мама была волшебной портнихой, а у Марь-Семенны имелась такая особая фигура, что на нее не натягивались платья из обыкновенных магазинов. Так они обрели друг друга. Марь-Семенна — чудо-портниху, а Майка — школу для особых детей.

— Кто хочет, тот добьется, — сказала мама.

— А кто не хочет, того добьют, — пробурчал папа. Ему было неловко. Он умел защищать родину, а правильно говорить с директрисами особых школ его в военном училище не научили.

Итак, окруженная особыми детьми со всех сторон, Майка научилась с ними общаться. Может, поэтому ей не составило труда подружиться с самым особенным особым ребенком, которого она когда-либо встречала.

Сонька-карапуз.

Наверное, у мальчика со второго этажа было другое имя, но его никто не помнил. Соня, да Соня. Он был уникальный ребенок. Его родители были русские, а он — иностранец.

Сонька был похож на медвежонка. Занятный. Он рассказывал что-то чудесное на своем особом языке — мычал, задирал руки и качался, — а Майка каждый раз придумывала новую историю. Она играла в переводчицу.

— Да, Сонька, ты был капитаном дальнего плавания, а я сидела на острове, как русалка, и расчесывала свои чудесные локоны. Мы познакомились и поехали за тридевять земель… — бывало, рассказывала Майка, сама не понимая, откуда что берется.

Потом чудесный мальчик исчез.

В тот последний раз Майка переводила ему историю с непростыми судьбами. Сонька мычал, а фантазерка повествовала:

— …Ты был семь гномов в семи Красных шапочках. Я была в розовом наряде и красных сапогах, как у Лины-Ванны. Я готовила еду, а меня колдунья уморила…

Тут Сонька горячо запротестовал и замахал руками.

— Хорошо, тогда ты был двенадцать гадких лебедей, а я была ваша сестричка. Нас всех колдунья в лес выгнала.