Фьезоланские нимфы - Боккаччо Джованни

CLVИ он сказал старушке: «ДорогаяЖена, сынок, сдается мне, уснул,Лежит в постели, тихо отдыхая,И разбудить его я не дерзнул:Грешно, и шутка вышла бы плохая,Когда б теперь я сон его спугнул».«Конечно, — отвечала Алимена, —И не тревожь: ведь сила сна бесценна».CLVIКогда уж долго юношу, лаская,Опутывал сетями легкий сон,И воля грудь наполнила былая,Вздохнув глубоко, пробудился он,А возле — никого. И, вновь вздыхая,Своей печали прежней возвращен,Он пред собою мыслью неостывшейВсе видит нежный взгляд, его сразивший.CLVIIНо чтоб себя не выдать вдруг позорноИ обмануть отцовское чутье,Вскочил и приоделся он проворно.Скрыв муку страсти, одолел ее.Красивое, спокойное притворно,Отер он полотном лицо своеИ взор, еще слезами орошенный, —И вышел вон, хоть несколько смущенный.CLVIIIИ Джирафоне тотчас же встречаетИ спрашивает сына своего,Что было с ним и как он поживает.И, все еще любуясь на него,О том же Алимена вопрошает.А он в ответ: «Да, право, ничего.Я выспался — и не томит нимало,Прошла вся боль, что так меня терзала».CLIXНо все ж отец решил приготовленьеГорячей ванны для него, — и вотЕе берет он только в уверенье,Что боль иная сердце не гнетет.О Джирафоне, что твое леченье!Любовное страданье не пройдет,И разве тут твоя поможет ванна,Когда глубоко в сердце скрыта рапа!CLXДовольно же. И после омовеньяИзрядно грустно день проводит он.Два, три, четыре дня — одни мученья.Минутного он отдыха лишен,Все позабыв былые упоенья,В задумчивости мрачной погружен.Но мысль о той его не покидает,По ком и дни, и ночи он страдает.CLXIОтец, и мать, и все дела на свете,Все — все равно, ничем не занят ум,И мысли нет ни об одном предмете,Вся жизнь кругом — какой-то праздный шум.Но лишь одна бессменно на приметеУ скованных, порабощенных дум,В одну лишь верит, лишь одной боится,-И ею создана его темница.CLXIIКогда бы в страстном, пламенном горенье —Не зная где — он мог ее сыскать,Весь исстрадавшись, принял он решеньеТого предела уж не покидать.И лишь в одном он ведал утешенье —Чтоб без помехи плакать, и вздыхать,И тихо вспоминать о том, что было,Что с милою его соединило.CLXIIIИ Африко столь горю предавался,Что с каждым часом более страдал.Он обессилен был, он задыхался, —Без отдыха недуг его терзал.Он жизни против воли подчинялся:Цепями так Амур его сжигал,Что он почти от пищи отказался,День ото дня слабел и истощался.CLXIVУже с лица красивого сокрылсяРумянец юный, дальше — все бледнейИ все худей бедняга становился,Стал острым взгляд ввалившихся очей.И так он от печали изменился,Что юношу еще недавних днейЕдва напоминал теперь влюбленный,Безжалостным пыланьем опаленный.CLXVОтец не мог бы выразить словами,Как мучился душою за него.И часто ободрял его речамиТакими: «Сын мой, молви, отчегоСтрадаешь ты? Клянусь тебе богами:Узнав причину горя твоего,Все сделаю, хоть из последней силы,Чтоб дать тебе, чего ты хочешь, милый.CLXVIКоль силою нельзя предмет томленийТвоих достать иль разумом людским,Подумаем: есть способ, без сомнений,Мысль отогнать, которой ты томим,Чтоб больше ты не знал таких мученийИ был, как прежде, цел и невредим.Не дать тебе совета — быть не может,Сыночек мой, — иль век мой даром прожит?»CLXVIIИ матушка частенько вопрошала,Чем он, любимый, столько угнетен,Что жизнь его такою горькой стала,И так уныл, и так расстроен он.«Сыночек, — говорит, — мне в душу палаТвоя тоска, и сердце рвется вонС отчаянья: не видеть не могу же,Что с каждым днем тебе все хуже, хуже».CLXVIIIИм Африко в ответ — не что иное,Как только, что худого ничего;Не знает, дескать, сам, что с ним такое.А то — чтобы оставили егоВ покое: голова иль что другоеПобаливает — только и всего.И от того не раз его лечили,Да все болезнь не ту в нем находили.