Торговец тюльпанами - Оливье Блейс

— Ну, так давай рассчитаем кого-нибудь из приказчиков или даже обоих! Мы платим этим бездельникам по двенадцать стёйверов в день!

— Надо бы у отца спросить… Да и кто будет работать, если мы выгоним приказчиков?

— Приставим к делу сестер!

— Сомневаюсь, что это понравится покупателям.

— Значит, закроем лавку. Тем более что сукна никто не берет — кому оно нужно в такую жару?

— Через три месяца наступит зима…

— За три месяца мы так обеднеем, что готовы будем слопать пряжку от туфли! Вот что, Яспер, хватит терять время! Занимаясь тряпками, мы отнимаем его у тюльпанов!

Младший брат раздраженно захлопнул крышку чернильницы. Наставил на старшего растрепанное перо, потом сунул его за ухо, как скрипачи делают со смычком.

— Тюльпаны, тюльпаны… только это от тебя и услышишь, хотя недавно ты и слова-то «тюльпан» выговорить не мог! Между прочим, кормит нас пока что лавка!

— Вот и оставайся в ней, если хочешь. А я намерен распрощаться с этим сукном, с этими занудами-покупателями и с этими желтыми счётами.

Старший брат сдержал слово. Назавтра же он явился к ректору в наряде, который счел подходящим для торговца тюльпанами — или, как ему самому больше нравилось себя называть, «подмастерья-тюльпановода». Собственно, к обычной его одежде прибавились лишь клеенчатый фартук для защиты от грязи и плетеная шляпа — прикрыть на плантациях голову от палящего солнца.

Для начала Паулюс снял с него фартук, затем выдал ему вместо шляпы другой, менее деревенский головной убор и, наконец, объяснил, что произошло недоразумение. Он собирался отправить своего ученика отнюдь не в поля, где бы тот в полной безвестности выращивал цветы, а в таверны — привыкать к торговле луковицами. Виллем запротестовал: он хочет знать о тюльпанах все, разве можно продавать цветы, если сам не сажал луковицу в землю, не стерег ее сон, не следил за ее ростом.

— Вы говорили, что садовники[24] турецкого султана, bostancis, заменяют и привратников, и уборщиков, и палачей. Так почему же я не могу работать на ваших плантациях?

— Ты себе не представляешь, насколько это неблагодарный и утомительный труд. Пусть уж выращивают цветы те, кто покрепче тебя!

Виллема намек на его слабое сложение оскорбил и, если это только было возможно, еще больше укрепил в его намерении, так что Паулюсу в конце концов пришлось уступить. Рассудив, что ученик, попробовав орудовать лопатой, быстро образумится, он перепоручил юношу старшему садовнику, тайком дав тому указание нагрузить его самой тяжелой работой, какую только можно придумать.

Ему выделили крутой и каменистый участок без единого островка тени на сто футов вокруг, и на участке этом, начиная от Спаарне, вернее, от водяных рвов вокруг города, которые питала река, поручили вырыть глубокие канавы, необходимые для орошения посадок. Работать предстояло в одиночестве, копать — старой лопатой, черенок которой был не очищен от коры и жестоко обдирал ладони.

Все время, пока длилась эта пытка, добровольному каторжнику приходилось еще и терпеть насмешки других цветоводов, мигом догадавшихся по бледности и вялости мышц новичка, что он не только лопаты отродясь в руках не держал, но, возможно, и вообще из города шагу не сделал. Наконец старший из них сжалился над беднягой и предложил поменяться заданиями. Пока он будет рыть за Виллема канавы, тот выкопает за него луковицы, идет?

— По крайней мере, в холодке будете.

— Но… я не знаю, как это делается…

— Да ничего тут особенного и не надо знать: выбираешь луковицы, у которых листья уже засохли, и вытаскиваешь их из земли, стараясь не повредить оболочку: многие ведь уже проданы, а из-за любой царапинки цена снижается.

Новый знакомый протянул измученному жаждой Деруику кожаный бурдюк, и тот, сняв шляпу, — затвердевший от пота тростник больно царапал виски, — взял его и разом осушил наполовину.

— Вы сказали, что некоторые луковицы проданы? Но ведь они же в земле, — неужели есть люди до того глупые, что платят за товар, которого не видели? Вот уж действительно — покупают кота в мешке!

— А что делать? Если луковицы под зиму не закопать — они не прорастут…

— Но что же тогда получает покупатель, отдав деньги?

— Документ с описанием цветка и датой, когда луковица будет выкопана. Но это дело мудреное, а мне некогда вам сейчас об этом рассказывать. Вообще-то, говорят, бумаги на рынке тюльпанов куда больше, чем луковиц, там это называется windhandel, — торговля воздухом!

Наставник Виллема дунул на свою ладонь, и с нее взлетели обрывки высохшей шелухи — те чешуйки, что подлиннее, еще хранили округлость луковицы.

— Я в этом ничего не смыслю, — признался Виллем. — Что за цветок такой, который закапывают в землю, потом выкапывают, потом снова закапывают?

Цветовод снисходительно улыбнулся, отчего на его загорелом лице у глаз обозначились светлые лучики, взял из рук новичка лопату и, проложив в рыхлой земле четыре борозды, воткнул ее рядом с первой из них.

— Осень — время посадок. Если у вас есть луковица, самое время ее зарыть, чтобы удлинились корни, которые прорастут с первыми дождями. Вскоре после этого луковица засыпает и спит всю зиму. Некоторые сорта, их называют ранними, зацветают уже в январе, но чаще всего листья появляются в феврале, стебель — в марте, а цветы распускаются в апреле.

Лопата переместилась в следующую борозду. Казалось, ее тень при движении вытягивается.

— Май — отличное время и для самого цветка, и для его продажи, в этом месяце старая, материнская, луковица засыхает, отмирает и начинает развиваться новая, дочерняя. Иногда у тюльпана появляется еще несколько луковок, они мелкие и их называют детками. Если такое заметишь, надо сразу же сказать об этом господину Берестейну, он поднимет цену. Все лето новая луковица растет, а в августе, когда листья засохнут, она, считай, готова — остается только выкопать. Вот этим мы сейчас и занимаемся.

Виллем проглотил успевшую нагреться у него во рту воду.

— А можно предвидеть, сколько у цветка будет деток?

— К сожалению, нет. У некоторых бывает только по одной такой луковке, у других — две или даже, к величайшему удовольствию владельцев, три! Нет, что бы там ни говорили любители — число деток никак не увеличишь… Правду сказать, мы, голландцы, потому так и ценим тюльпаны, что все тут зависит от случая — как в игре, мы же помешаны на играх. Посадить луковицу — все равно что кинуть игральную кость: поди знай, сколько тебе там выпадет!

— А семена? — спросил Виллем.

Цветовод прищурился, потянул воздух носом.

— Семена, сударь, это для терпеливых, для тех, кто готов после посева семь лет ждать урожая… Нам такое не подходит, потому здесь в основном занимаются луковицами, а тюльпаны из семян выращивают только на маленькой делянке неподалеку. Работа эта не тяжелая, и нанимают туда женщин.

Напоследок старик поделился с бездарным учеником краткими сведениями о цветоводстве в целом, дал несколько полезных советов, потом забрал у Виллема свой бурдюк, отпил немного и спросил:

— Ну так что, молодой человек, будем меняться?

Виллем из гордости не пожелал уступить свое место в чистилище. Он отклонил предложение, заверив, что чувствует себя «в ударе» и вообще у него «достаточно сил, чтобы выполнить задание». Канавы, заявил он, будут вырыты до темноты. Однако не прошло и часа, как Деруик, сомлев от жары, упал без чувств на берегу канала, и соседям пришлось, бросив работу, поспешить ему на помощь. Когда он пришел в себя и, шатаясь, хотел снова взяться за лопату, старший цветовод строго-настрого ему это запретил и, поскольку больше занять новичка было нечем, предложил отправиться на делянку и помочь женщинам с посевом тюльпанов.

— Это не мужская работа! — возмутился тот. — Вы сами так сказали!

— Но там не хватает рук.

— Ну и что? Спешить некуда! Днем раньше, днем позже…

— Сейчас августовское новолуние — время, такое же благоприятное, как молодая луна в июле или октябре. Послезавтра будет слишком поздно — цветы вырастут кривые, а то и вовсе не проклюнутся!

— Ладно, если так… — Виллем смирился.

Увы, даже и эта работа оказалась ему не по силам: засеяв несколько рядов, он снова лишился чувств и пришел в себя лишь в карете ректора, очень вовремя прибывшего осведомиться о своем ученике. Очнувшись на сиденье с вышитыми подушками и обнаружив, что переодет в чистую сорочку и весь обмотан повязками, Виллем почувствовал себя униженным.

— Позор мне, сударь! Я нарушил слово!

— Каким же это образом ты его нарушил? — сладким голосом спросил Паулюс, рассеянно поглаживая волосы юноши.

Тут Виллем осознал, что, ко всему еще, его голова лежит на коленях ректора, больше того — тонет, как в подушке, в пухлом брюхе хозяина кареты. Сделав усилие, он попытался освободиться, но не тут-то было: