Похмельная книга - Николай Фохт

Как приятно предназначенное расставание.

Еще сумятица в уме, еще не выветрилось, не стерлось, а уже походный мальчишка отводит локоть, со всхлипом набирает воздух в рот и издает печальный звук: отбой.

Курсант застилает койку, целует няню, позвякивая ментиками, или что там у него позвякивает, выходит на природу.

В углу водопроводчик заканчивает приготовления к исходу из служебного помещения: ждет его подводная одиссея Кусто, ржавые титаники, шустрые Наутилусы в винном соусе.

Молодка прощается с молодостью. Не успели отгореть девственность и юность, а уж на пороге, подбоченясь, образовалась зрелость — и заставляет не пить водку ереванского розлива, не есть лечо и прогонять любовника после, но до закрытия метро.

Рис. 18

В добрые старые времена самогон гнали прямо в библиотеке.

Сладкое предвидение завершенья. Вопреки Лоту, бесстрашно оглядываешься на пылящийся пройденный путь. Что сделано, сколько центнеров пшеницы спасено от уборочной кампании, сколько юношей обучены самому главному, скольким женщинам указано на подобающие им места. С ухмылкой какогонибудь Рурка констатируешь: несть числа! Парным молоком по сердцу различается отрада — наворочено предостаточно, многим запомнилось, некоторых вообще свело с ума. И думаешь без лишней, что и твоя заслуга есть, что и твой труд капелькой влился в этот мощный первородный поток.

Помню, как еще по существу пацаном замыслил я эти строки. Мерещились планы спасения армии, топорщились амбиции приобщения к неспешности времени. Болело сердце — за людей, за женщин, за детей. На себе испытав большинство предлагаемого, рискнул поделиться, пошел вабанк, наступил не только на горло.

Бросил клич, вывел несколько слов, а сам засел в заросшей воронке от фаустпатрона ждать результатов. В свободное время ел малину с куста, клевал принесенные селянами хлеб и воду, закусывал салом, подглядывал. Не жалею о прожитом времени, как сладкий сон вспоминаю минуты озарения и прояснения.

Никто не сказал спасибо, не откликнулся. Серьезным, мыслящим людям некогда откликаться — им надо дело делать, быть, как чайки, им в Москву требуется, в Москву, в Москву. Поэтому чертовски рад, что не пропала даром та работа, на которую потрачены лучшие средства.

Герои этой рукописи, встречая меня гделибо, отворачивались, пряча слезы, подавали руку. Оценили по достоинству безрассудство, масштабы открытой мною правды, мою неподкупность, готовность принять в любой момент.

Другими словами, пришло время проститься. Это только в песне поется, что не кончается прогулка. Мы, то есть я, стали мудрее, взрослее что ли. Да и в планах стояло ясно и понятно: сказать то, что на сердце, не больше и не меньше. Честно говоря, раскланиваюсь без страха и упрека, ухожу в небытие, как беженец, под «Прощание славянки» — с надеждой в голосе.

Кстати, о славянках. Упущен был непостижимым образом национальный вопрос. Тем не менее славянки, пожалуй, нравятся больше иных. И не только мне. Славянка — понятие мирового масштаба, славянка — это совесть земли, ее соль, нефть, газ, слюда в конце концов. Пожалуй, хватит о славянках.

Можно поспорить и о других национальностях. Но это, как известно, отдельная тема, впопыхах не обнимешь. Мы же прощаемся, мы уходим друг от друга, говоря проще, расстаемся — прямо как друзья. Итак, последняя глава, отходная. Чем отметить, чем затмить печальное возбуждение от предстоящей безутешной кручины? Спокойно, все под контролем.

Давно не варили самогон. Где это изобретение советского человечества, где эта пузатая скороварка, где ее в транс вводящие свисток, ее пар, обжигающий руки домохозяек и свидетельствующий нормальным людям, что самогон пошел, погнал, падла. По всем своим змеевикам, по конденсаторам надвигается питательная жидкость. Мы все собрались вокруг раковины. Именно в раковине с не мытой еще со времен первой встречи посудой притаилась кружка мира, сосуд расставания, примета обещанной встречи. Тихо, капкапкап, падает в кружку самогон. Напряжение растет, достигает предела. Сухие глаза приглашенных на расставание, на проводы эти, сужаются, из горла вырывается сохраненная на генном уровне татарская речь. У некоторых вырастают на голове волчьи шапки с лисьими хвостами. Капкапкап: женщины притихли — они доят коз, варят хаш на утро, задают корма лошадям и скотине. Гдето в степи вьется над нами кречет. Кречет, я не твой. Я жду, когда кружка мира наполнится первачом, когда разгладятся черты приглашенных и можно будет отхлебнуть с легким сердцем да пустить по кругу. Овечий сыр, кумыс — до хлеба наш кишлак еще не додумался, но соленые огурцы с огорода Марфа набрала в свой без труда подымающийся подол. Викинги хлебают молча, думая о предстоящем походе, о новых угодьях, о планах на Ботанический сад и ВДНХ. Все, выпито! Кружка торжественно устанавливается на исходную, заструился хмельной сок. Есть время погоревать перед следующим заходом!

Да о чем горевать? Прожили мы вместе не одно трагическое событие, перепили начисто соседнюю улицу, девчонки из города, куда волею случая забросил нас десант судьбы, до сих пор ревут ревмя, как только увидят в магазине этикетку джина «Сигримс» и тоника «Швепс», которыми не без успеха увлажняли мы их. Что нам еще надо? Взгляда Шварценеггера, растяжки Ван Дамма? Вон, за палисадником гудит призывно вокзал: сядь в вагон, выйди в тамбур, распечатай чекушку, глотни — посмотри с укоризной на контролера, схвати за руку вышедшую покурить мать троих детей и одного подонка мужа. Не эта ли судьба зовет в дорогу, не за эту ли дорогу нам положено счастье — ад на земле, рай под землей? Неужели не найдется лишнего стакана и тринадцати капель — налить ближнему, который, как и ты, прочитал чту книжку? Найдется, конечно, о чем разговор… Тото. А мы с вами, стало быть, прощаемся. Мы будем теперь видеться в жизни — хватит теорий, выходим на критерий истины. Вооруженные передовой теорией, опохмелившиеся по всем правилам, с понятливой подругой, которая знает, чем отличается «Карданахи» от «Акстафы» и «Смирновъ» от «Смирноффа». О каком счастье можно еще мечтать! Короче, прощайте, еще увидимся, не приведи Господи.

Рис. 19

Под воздействием паров алкоголя женщины и мужчины начинают радоваться, как дети, и играть в старинную игру «щекотушки».

Часть вторая. ПОЖИРАТЕЛЬ САЛАТОВ. Рецепты в письмах

Первое. ВВЕДЕНИЕ В ОЛИВЬЕ

Ну что, моя родная. С тех пор как ты покинула мое сердце, сердце родины, столицу России, я поправился на восемь килограммов. Твой фатальный отъезд, твоя необъяснимая запрограммированность на разрывы, на подлое бегство, на высокий, благородный поступок пробудили аппетит и без того несминаемый, несгибаемый, вольный, обширный, как дол, глубокий, как Джомолунгма, если смотреть на нее наоборот. Фрикции наших совместных бдений, обрывки утех, отрывки из любимых порнофильмов, рывки, наконец, за 31 м троллейбусом удивительным, спокойным образом перенеслись на обычную, со вкусом погруженную в быт жизнь. Я стал неумолимо неуловим, вечно временен — «наспехнаспех» повторяю я перед каждым сном, «быстробыстро» заклинаю я каждый новый день, с удивлением обнаруживая, что проснулся, что еще жив, что уже голоден. Мне стали нравиться горячие бутерброды, а не скрупулезно обдуманный омлет из трех яиц, но без ветчины, или, как ты ее почемуто называла, бекона (ценил и продолжаю ценить твой романтический взгляд на вещи, особенно на продукты); милее теперь хороший растворимый кофе из стеклянной банки, чем перемолотые зерна сомнительно кенийского сорта, сваренный твоей заботливой рукой с помощью изощренного ума на минеральной воде «Ессентуки». Мне все больше нравятся, вернее, меня все чаще устраивают бары и кафешки, а не столики в томных уголках безвкусных московских ресторанов — нетнет, дело не в деньгах, не так, как ты, разумеется, если учесть твое бегство, твой вотум недоверия, подумала. Плачу я щедро, за канапе со свежей семгой готов отдать довольно круглую для моего жалованья купюру. Мне импонирует (хорошо сказано!) мимолетность, заложенная необязательность, непостоянство. Дело, разумеется, не доходит до фастфуда, но… Однако ты ведь просила несколько толковых рецептов — изволь. Изволь использовать меня и теперь, поощряю твое желание выжать из нашего знакомства последние капельки крови, растительного масла, майонеза. Чтобы ты ни говорила, что я дал не то, предупреждаю: речь пойдет о салатах и закусках вообще, как образе и способе нашего (российского, разумеется) бытия, а также мышления.

Рис. 20

Для салата оливье нужна дичь

Что такое салат? Догадываешься, что смесь, пелемеле, туттифрутти, всякая всячина, пестрый мир. Не то же и наша жизнь?.. Несколько женщин (мужчин) в постели, плюс дватри друга, добавить 36 квадратных метров жилой площади, да общая кухня, да еще отсутствие горячей воды, а также телевизор, холодильник, телефон: все это вместе разбавлено городским воздухом, сдобрено парой любимых песенок — в конце для остроты добавляется смерть. Салат, да и только.