После жизни - Андрей Столяров

А с другой стороны были же и те первые месяцы после прощания, когда он, точно помешанный, действительно метался по комнате: падал на диван, лежал, обхватив голову, вскакивал, выбегал в прихожую – к пластмассовой мертвой тупости телефона, набирал до середины знакомый номер и потом все-таки бросал трубку. Так ни разу и не позвонил. Одна неделя… другая неделя… третья неделя… Странное, патологическое упрямство, которое ни в какой логике объяснить невозможно. Кошмарные это были месяцы. Непонятно, как выжил.

А почему Мизюня тоже не позвонила ему? Или, может быть, как и Басков, поняла, что тот прежний мир навсегда отошел в прошлое? Даже, скорее, не поняла, а почувствовала. И, наверное, сразу же восприняла этот шаг как неизбежную данность. Спрашивать теперь бесполезно. Пожмет плечами, ответит – так получилось. И ведь действительно – так получилось. Версия для себя. Как говорят в социотерапии, «личный туннель реальности».

Интересно, что больше они и в самом деле никогда не встречались. Поначалу Басков, томимый воспоминаниями, все надеялся, что вот-вот, сейчас, завтра, где-нибудь, как-нибудь – на каком-нибудь журналистском мероприятии, на презентации черт-те чего, на одном из фуршетов, которые вдруг, точно прорвало плотину, хлынули сплошной чередой. Все-таки живут где-то рядом. Собственно, даже пешком от дома до дома, наверное, минут пятьдесят, не больше. В конце концов, в метро могут столкнуться, в трамвае, в автобусе. Но больше – нигде, никогда, ни разу, все десять лет. Даже издалека Мизюню не видел. Такой это город. Такие здесь законы сумеречного бытия. Можно ходить по одним и тем же улицам, переулкам, в одном и том же транспорте ездить, жить в двух шагах, можно на одной стороне, в одном доме и все равно, как проклятые, нигде, никогда, ни при каких обстоятельствах. Обычная петербургская фантасмагория: сначала упорно сводил, теперь – разводит.

Были с ним, правда, два странных случая. Года четыре назад, когда Басков, собравшись духом, решил, наконец, отремонтировать кухню: давно пора, грязь, трещины, потолок – в серых паутинных обметах, закончил довольно поздно, весь выдохшийся, на табуретке, откинулся к стене, закурил, то вдруг ни с того ни с сего подумал, что вот в субботу Мизюня вернется из своего санатория, а кухня, ах, к ее удивлению, как новенькая: потолок – покрашен, обои – немецкие, моющиеся, с картинками, плита отдраена – вместо копоти, поблескивает стеклом и темной эмалью. Посмотрит она на это великолепие и – просияет. Наверное, только на третьей затяжке сообразил, что вовсе не Мизюня вернется, а Зика… И тем же летом, это примерно месяца через полтора, когда в последние дни сентября вдруг навалилась на город оглушительная жара, эхо июля, градусов двадцать восемь, тридцать, нечем дышать, Басков, возвращаясь домой, купил у метро арбуз килограммов, наверное, на шестнадцать, пока тащил, каждые три минуты останавливался, отдыхал. И вот, поднимаясь в лифте, тоже подумал, что сейчас Мизюня примчится сломя голову с какой-нибудь презентации – вся запыхавшаяся, без сил, со стонами, язык на плечо. А у меня для нее – пожалуйста, в холодильнике. Как стрескает сразу два громадных куска. Как опять – просияет. И на щеках до самых ушей – розовые разводы. Такая смешная станет.

И снова, только уже отпирая квартиру, вдруг вспомнил, что никакой Мизюни не существует…

Басков посмотрел на часы. Было без четверти пять, и Ленино мероприятие, вероятно, уже перешло в стадию фуршета. Еще минут через пятнадцать-двадцать он завершится, а потом демократически настроенная интеллигенция расползется по ближайшим кафе, чтобы добавить. Не дай бог, кто-нибудь и сюда забредет. Пора исчезать. Тем более, что дома его ждет кошмарное количество срочной работы. Надо обязательно доработать статью, предназначенную в сборник по альтернативным европейским сценариям. Сборник уже готов, Вартанов дважды звонил, напоминал о сроках, сдать обещано было еще на прошлой неделе, а между тем в статье есть куски, полные смысловой невнятицы. Если не доработать сейчас, потом будет стыдно. Необходимо также ответить на три письма, полученные в последние дни: подтвердить согласие участвовать в очередном Московском семинаре по философии, здесь, правда, еще требуется четко сформулировать тему, а по оставшимся двум – поблагодарить и вежливо уклониться. Нет у него времени, чтобы столько ездить. И наконец, хоть переломись, надо внести в соответствующие разделы компьютера выписки из книг и статей, сделанные за прошлый месяц. Откладывать эту работу тоже нельзя: выветривается, утрачивает контекстность, наслаивается друг на друга, потом проще выбросить, чем разбираться, что здесь имелось в виду.

По телевизору, прикрепленному над стойкой бара, передавали сводку дневных новостей. Звук был негромкий, но в летаргическом безлюдье кафе слышался довольно отчетливо. Вот появилось лицо президента, рассказывающего об итогах своей недавней поездки в Чечню: компьютерный центр, задуманный еще три года назад, наконец введен в действие; тем самым во многом решается проблема занятости молодежи… Глядя на башенки и корпуса, живописно разбросанные по склону, Басков даже вздрогнул. С чего он взял, что танки выходили на улицы и обстреливали Белый дом? Ведь ничего этого, как известно, не было. Он хорошо помнил, что тогда, в октябре 93-го года, конфликт, предвещавший сначала кровавые столкновения, погашен был, тем не менее, безо всякой стрельбы. Хватило тогда ума. Хватило терпения и дальновидности. Кажется, при посредничестве Верховного суда России. И никакой войны в Чечне тоже не было: подписали, как с Татарстаном, документ о Конституционном урегулировании. Далее прошли выборы, Дудаев прочно увяз в коллизии с местным парламентом. Одно время колебалось, конечно, куда-то сползало, но – проехали; не более, чем в других регионах. И не было никаких последующих террористических актов: ни захватов заложников, ни взрывов домов в Москве и где-то на юге. Нет, надо идти, идти; бог знает, что ему еще взбредет в голову.

Вдоль Невского порхал, посверкивая, редкий снег. Ветра не было, искристая морозная пыль взвихривалась лишь под колесами транспорта. Басков намеренно свернул направо, в сторону Адмиралтейства, и через десять минут в витрине длинного магазина неподалеку от Большой Морской улицы узрел свою книгу. Все-таки ничего не скажешь – хорошо издали: глянцевая обложка, отчетливо, другим шрифтом выделяется имя автора; название «Маленькая Европа» – опять-таки другим шрифтом, и, как тень, выступающая за ней, – химерический дворец Сан-Марко в Венеции. Нет-нет, ничего, со вкусом сделали. И внимание привлекает, и нет той крикливой зазывности, что свойственна коммерческой литературе. Наконец-то у него появилось что-то приличное. А ведь первая книга была – просто ужас, мечта советского идиота. Рассыпающийся переплет, шрифт – мелкий, на обложке, чтоб лучше продавалось, как тогда считал Харитон, – обгоревшее красное знамя с серпом и молотом. Да с содержанием, надо признать, было не лучше. Чего он там только от избыточного энтузиазма не наворотил. Теперь даже рад, что прошла практически незамеченной. А вот это уже действительно ничего, приятно взять в руки. Ничего-ничего; научился все-таки Харитоша издавать книги. И рецензии на нее тоже – очень благоприятные. В «Известиях» уже была публикация, в «Ведомостях», в «Коммерсанте». Когда в конце января он полетит во Францию на Конгресс по интеграции мировоззрений, надо будет взять экземпляров тридцать, чтоб раздарить участникам. Интересно, что по этому поводу скажет Голамбек? В Праге он утверждал, что обновление европейской идеи сейчас даже в принципе невозможно: метафизика уже выработана, неоткуда черпать энергию для новых социальных конструктов. Нам бы, дай бог, удержать то, что имеется. И вот вам, пан Голамбек, ответ. Читайте, завидуйте. Можете даже раскритиковать в своем «Европейском вестнике». Только вот не заметить этого будет уже невозможно.

Басков пошевелил чуть замерзшими пальцами. Ему хотелось зайти в магазин, взять книгу в руки, снова перелистать, увидеть заставки, отделяющие собой разные главы. Заставки, кстати, тоже были со вкусом. Только зачем? Дома у него – три пачки взятых в издательстве, которые он еще не успел раздарить. Тоже, между прочим, большая проблема. Раздаривать надо быстро, чтобы чтение и отклики на него были не слишком разнесены; тогда они могут образовать некий саможивущий фантом, а он, в свою очередь, будет поддерживать интерес к книге. Эту психологическую механику Басков неплохо усвоил.

И все-таки хорошо, что он в свое время не ринулся, как дурак, организовывать какие-то курсы. Был некий Додон, предлагал быстренько нафурычить брошюру о методах «делания себя», соблазнял, дьявол, тем, что позже можно будет создать из этого целую фирму – показывал сметы, какие-то «графики отчислений», прибыль там получалась такая, что Басков пару недель пребывал в растерянности. В конце концов, сколько можно жить в нищете? Сколько можно считать каждый рубль, экономить копейки? И все-таки отказался – Мизюни в основном было стыдно. Они тогда только-только снова налаживали отношения. Какой-то непонятный сейчас муторный трехдневный кризис. Казалось – все, кончено, больше никогда не увидятся. И если бы Басков ей тогда внезапно не позвонил…