Дипонегоро - Михаил Колесников

Онтовирьо ехал впереди. Ни рычание потревоженного тигра, ни переползающие тропу гигантские сетчатые питоны, ни сопение носорога в зарослях не пугали его. Джунгли кишели змеями. На берегах озер дремали крокодилы. В ветвях гигантских деревьев рассамала прыгали гиббоны. Это был тропический лес, влажный, сырой, опутанный лианами, воздушными корнями панданусов, расцвеченный яркими, словно тлеющие угли, цветами. По ночам дико кричала птица-носорог. Утром на солнцепеке важно разгуливали павлины. Особенно много было бабочек: радужное облако всегда танцевало перед глазами.

Земля Явы… Из кратеров вулканов с шипением вырывался пар. Белая пыль тяжелым слоем оседала на каменных глыбах. По склонам гор лепились жалкие лачуги бедняков. У каждого крестьянина — поле, маленькое, как ладонь ребенка. Это земля, которую бедняк «одолжил» у хозяина голландца за большую долю урожая. На заливных полях — савахах свирепствовала малярия. Здесь из тысячи умирало больше половины. В хижинах на циновках лежали старики, женщины, дети с раздутыми синими животами. Под мохнатыми пальмами были свалены трупы.

Кавалькада вступила в Приангер, край горцев сунданцев. Потянулись чайные и кофейные плантации. Там и сям виднелись аккуратные голландские домики под острыми, крытыми черепицей крышами, огороженные высокими кустами мальвы.

Когда отряд остановился на отдых неподалеку от; одного селения, из красного с белыми полосами домика выскочил фермер с топором. Его сопровождала свора свирепых псов. Фермер был рыжий, с воспаленными от беспрестанного пьянства глазами.

— Эй вы, коричневые дьяволы, убирайтесь отсюда! — закричал он. — Это моя земля, и я не позволю, чтобы ваши лошади вытаптывали траву…

Онтовирьо огрел плетью здоровенного пса, а потом схватил подбежавшего голландца за ворот рубашки. Фрисландское полотно расползлось.

— Твоя земля, вонючий мачан?! А плети не хочешь? На колени, вонючая тварь, перед посланцами великого султана!

Фермер взвыл, выронил топор.

— Разбойник! Желтоглазые… Я буду жаловаться генерал-губернатору…

— Отпусти его, — сказал принц Аном. — Им овладел амок от солнца и рома.

— Их надо уничтожать! — вырвалось у Онтовирьо. Он дрожал от злости. Крестьяне наблюдали! за этой сценой с угрюмым безразличием. «Если этот беланда бросается с топором на посланцев султана, то как же тогда он обращается со своими, крестьянами! — думал Онтовирьо. — Почему они так равнодушны к своим страданиям? Почему ни один из них не всадит крис в жирную волосатую грудь негодяя?»

Теперь на каждом шагу попадались военные форты. Высокое посольство часто останавливали, проверяли грамоты и лишь после этого, будто делая великое одолжение, пропускали дальше.

Маршал Дандельс решил принять туземных правителей не в своей резиденции в Бейтензорге, а в самой Батавии, Должен был состояться военный парад голландских и французских войск, намечалась церемония поднятия государственного флага наполеоновской империи.

Султан Сепух оказался хорошо осведомленным, когда говорил о прошлом нового генерал-губернатора. Беглый голландский адвокат Херман Дандельс поступил на службу во французскую армию. Вернувшись во главе так называемой «северной армии» в Голландию, он столь ревностно расправлялся с соотечественниками, что Наполеон, умилившись, присвоил ему звание маршала, а Голландию объявил «Необходимым дополнением» к своей империи. Теперь, в 1808 году, Дандельс очутился на Яве, облеченный Людовиком Бонапартом особыми полномочиями и диктаторской властью.

В одном ошибался Сепух: Дандельс не был «бумажным маршалом». Его называли «железным маршалом». Прежде всего Дандельс изорвал в клочья «Хартию для азиатских народов», разогнал все комитеты и потребовал полной отчетности.

— Доктрины свободы и равенства не могут быть применены к цветным, — заявил он. Я отозвал губернатора провинции Северо-Восточного побережья и посадил его в тюрьму за ущерб, нанесенный государству. (Губернатор слыл казнокрадом.)

Когда принц Аном в учтивой форме передал генерал-губернатору о том, что султан Сепух по состоянию здоровья не смог прибыть на церемонию, Дандельс стукнул кулаком по столу:

— Этот старый смутьян еще поплатится за свои фокусы! Он здоров как буйвол. Резидент мне доложил.

Парад состоялся на огромном пустыре, получившем наименование «Поля виселиц». Маршировали стрелки, гренадеры, гарцевали гусары, драгуны, кирасиры, угрожающе щерились жерла пушек и мортир. Престарелый сусухунан Суракарты Паку Бувоно III зябко поводил плечами. Он решил сразу же завоевать расположение «железного маршала» и пожаловался ему на султана Сепуха. Правитель Джо-кьякарты собирает армию, хочет объявить войну Суракарте, а возможно, и европейским властям. Сепух — сын покойного мятежного самозванного султана Суварги. Он ненавидит голландцев.

— Я сам нанесу ему визит! — пообещал Дандельс.

Выступление маршала перед туземными правителями было коротким, но выразительным:

— Хозяин здесь я! За неповиновение — виселица. Вот тут, на «Поле виселиц». Яву я разделил на девять округов. Каждый ландрост подчиняется непосредственно мне. Все туземные царьки отныне будут именоваться репентами. С сего дня все вы становитесь чиновниками голландского правительства. Каждому присваивается воинское звание. Каждому назначается жалованье. Будем готовиться к войне с Англией. Все!..

Ну, а что касается церемониала и этикета, то он значительно упрощается: голландским должностным лицам запрещается оказывать знаки почтения туземным правителям. Головные уборы в их присутствии не снимать. Цветные должны знать свое место. Все яванцы — отныне нидерландские подданные. Налоги с подданных поступают в нидерландское казначейство. Во всех дворцах в обязательном порядке вывесить портреты великого самодержца Наполеона.

В свите сусухунана Онтовирьо увидел давнего друга Киая Моджо. Богослов отпустил бородку, глаза его по-прежнему лукаво щурились.

— Аллах акбар! — приветствовал его принц.

— Аллах алваси… — отозвался богослов. — Вот человек, который из ребенка превратился в мужа. Старый обманщик будда надул тебя: компанию разогнали, а порядки хуже прежних. То-то говорится, что бивень слова невозможно выпрямить. Ушли от тигра, а попали к дракону.

Встреча с Моджо ободрила Онтовирьо, наполнила сердце радостью. Опять они вместе, и сколько нужно сказать друг другу!.. Только не здесь и не сейчас…

Когда над Батавией взвилось трехцветное французское знамя, принц спросил:

— Что означают три цвета этого флага?

— Свобода, Равенство, Братство! — ответил богослов и горько улыбнулся.