Оловянная принцесса - Филип Пулман

— Присядьте со мной, — попросил он, и в эту секунду он до такой степени напомнил Бекки ее собственного покойного дедушку, что ей с трудом удалось скрыть волнение в голосе, когда она переводила его слова.

Аделаида присела рядом с королем, и он распорядился принести вино. Когда его разлили, король взял один бокал и с видимым усилием, не пролив ни капли, передал его Аделаиде. Лишь затем он взял себе второй бокал.

— Аделаида… — сказал король задумчиво. — Какое хорошее имя. Похоже на нашего Орла, нашего Адлера. Вы уже видели нашего Красного Орла над Эштенбургской скалой? Я думал, что настанет время и мой сын Вильгельм принесет это знамя из собора на вершину скалы, но Всевышний решил иначе. Так тому и быть. Рудольф — достойный преемник Орла. Проследите, чтоб он не оступился, Аделаида.

Он отпил маленький глоточек из бокала, поставил бокал на поднос и, наверное, с минуту или две молчал, сидя рядом с Аделаидой и держа ее за руку. Затем издал глубокий вздох, казалось, причинивший ему боль, и посмотрел на сына.

Принц понял его взгляд. Он убрал скамеечку из-под ноги отца и помог ему встать.

— Спокойной ночи, Аделаида, — произнес король.

Он также попрощался с принцем, графом и графиней, и мажордом подал ему руку, чтобы проводить в опочивальню. Бекки внезапно почувствовала, что густая краска заливает все ее лицо от шеи до кончиков волос, но она знала, что обязана что-то ему сказать.

— Ваше величество, — начала она, запнулась и сделала еще один реверанс. — Я очень виновата перед вами. Я вела себя очень грубо и прошу у вас прощения.

Она боялась взглянуть ему в глаза. После короткого молчания король ответил:

— Спокойной ночи, дитя. И когда будете писать своей матушке, поблагодарите ее от меня.

Потом короткими, нетвердыми шажками он вышел из комнаты, и лакей затворил дверь.

Глава шестая

Орлы и клетки

Бекки была права насчет Джима, во всяком случае в одном отношении: как истинного, хотя и стихийного демократа, его не смущали сословные перегородки. Он чувствовал себя запросто в компании конюхов и карманников, художников, актеров и баронетов, но он никогда раньше не бывал при королевском дворе и теперь был зачарован увиденным.

Рано утром на второй день по прибытии в Рацкавию Джима вызвали в кабинет к гофмейстеру. Барон фон Гедель, глава королевского двора, нес ответственность за церемонии и приемы, за распределение должностей при дворе, а также за все дворцовые счета и расходы. Джим с любопытством переступил порог его кабинета.

Барону было за пятьдесят лет. Его лицо с первого взгляда поражало своей бледностью, мешковатой, обвислой кожей, бесцветными глазами навыкате и крысиными зубами. Он был настолько уродлив, что Джиму даже стало его жаль. Затем он заметил взгляд Геделя, тот знал, какой эффект производила его внешность, и теперь ждал, как отреагирует Джим. Казалось, во влажных сизых глазах барона промелькнул и тут же исчез триумф. Со второго взгляда Джим оценил то, как тщательно был одет барон: безукоризненный покрой его пиджака, идеальную белизну воротничка, лоснящиеся черные волосы, прилизанные так, что казались приклеенными к черепу. Барон оказался настолько же тщеславен, насколько безобразен; это было интересно.

— Герр Тейлор, — сказал гофмейстер, даже не пригласив его сесть, — я понимаю, что его королевское высочество лично назначил вас к себе на службу. Разумеется, я не смею вмешиваться в решения принца. Но я должен сообщить вам, что при дворе совершенно нет вакансий. Все должности заняты, домашней прислуги у нас достаточно, а за безопасностью днем и ночью следит дворцовая стража. Вы понимаете меня? Для вас здесь нет должности и нет работы, соответственно жалованье вам здесь платить не будут. Его высочество, насколько я его понял, предполагает, что вы будете жить вместе со слугами. Комната, в которой вы провели прошлую ночь, требуется одному из моих секретарей. Несомненно, вам подыщут другую, если вы обратитесь к дворецкому. Ваши обязанности и ваше жалованье — личное дело его королевского высочества. Я просто хочу, чтобы, пока вы находитесь во дворце, вы вели себя подобающим образом и не затрудняли работу двора. Всего хорошего.

— Всего хорошего, — сказал Джим и вышел.

Вот, значит, какие дела. Могло быть и хуже — Гедель мог связать его по рукам и ногам сотней мелких обязанностей, и у него бы не осталось времени на то, зачем он сюда приехал.

Зачем же, собственно?

Сам принц этого не знал. Он привязался к Джиму, как одинокий ребенок привязывается к людям в ответ на их дружелюбие, так же он женился на Аделаиде, потому что она была добра к нему. Он хотел, чтобы Джим защитил его, но также хотел, чтобы Джим сам определил, от кого ему следует его защищать и как. Джим чувствовал себя обязанным выполнить эти ожидания, и не только ради Аделаиды; ему нравился принц — он был всего лишь запутавшимся ребенком, но ребенком с чувством долга и решимостью его выполнить. Он был, как Пьеро: немного помешанный, влюбленный и милый, но слишком чистый и бесхитростный для этого жестокого мира. Джим должен был стать хитрым слугой, ограждающим его от опасности.

Неплохая роль, если подумать. Но Джим был не дома, придется познакомиться с местностью. Целый день Джим провел в спорах с дворецким и наконец выбил себе небольшую каморку на чердаке. Она располагалась прямиком над более удобной комнатой Бекки. Вечером Джим решил пройтись и оглядеться. Он надел модный твидовый пиджак, цилиндр, зеленый галстук и неторопливо направился к центру города.

Любопытное место этот Эштенбург: наполовину немецкий, наполовину богемский, наполовину средневековый, наполовину барочный, наполовину рациональный и современный, а наполовину совершенно спятивший. На западном берегу реки — дворец, государственные учреждения, банки, посольства и отели, университет и собор. На восточном берегу старый город теснится вокруг скалы с Красным Орлом. Такой грязи, шума и разора Джим не видал нигде в Европе, по крайней мере, с тех пор как в Лондоне снесли трущобы вокруг Севен-Дайлз, чтобы проложить Чаринг-Кросс-роуд. В самой старой части даже нет улиц — дома стоят, прижавшись друг к другу, как стадо овец. Существовала даже легенда, что дома могут по ночам переходить с места на место. Согласно другой легенде, туман с реки любит шутить шутки с городом: слизывать статуи, менять номера домов, переделывать украшения фронтонов и окон.

Джим был заинтригован, он как раз собирался перейти через старый красивый мост и углубиться в недра старого города, но его привлек запах жареных сосисок и пива, доносящийся из погребка в университетском квартале. Там звучала музыка: тромбоны играли веселую польку. Джим поддался искушению и спустился внутрь.

Погребок был тесный, дымный, заполненный одетыми в форму студентами. Форма — узкие брюки и полувоенный мундир с эполетами и лентами на лацканах — указывала, к какому институту они принадлежат. Их там было человек восемьдесят — девяносто, а пивная вмещала, наверное, не больше тридцати. Краснолицые музыканты гремели трубами на крошечной платформе в конце комнаты. Сквозь сигарный дым Джим разглядел столько оленьих рогов и чучел, что их бы хватило на небольшой лес.

Он сел в углу, заказал сосисок, квашеной капусты и кружку пива и тут понял, что попал именно в самый центр эштенбургского вольнолюбия, туда, где сильнее всего кипели политические страсти. Рядом с ним завязался яростный спор.

Причиной оказалась королевская семья и их отношение к германскому вопросу. Студент с красно-черными эполетами стучал кулаком по столу и громко, нудно разглагольствовал, заглушая и собеседников и музыкантов. Он выглядел так, что Джиму не хотелось бы встретиться с ним еще раз — дикие глаза, бледное лицо и пузыри пены в уголках рта.

Его поддерживали криками остальные красно-черные, стараясь перекричать небольшую группу студентов в желто-зеленом за соседним столом. Джим пытался вникнуть в то, что говорит оратор, когда служанка принесла пиво (судя по виду, с полгаллона) в глиняной кружке с оловянной крышкой. Он поднял кружку и тут получил такой тычок в спину, что целая пинта пены оказалась на деревянном полу.

— Ach! Mein Herr! Прошу прощения… черт тебя подери, Райнер! Может, подвинешься, а? Позвольте мне заказать вам еще пива, сэр…

Джим обернулся и увидел коренастого кудрявого студента с яркими голубыми глазами, пробирающегося через толпу и пытающегося сесть. Он был из бригады желто-зеленых.

— Ничего не пролито, — сказал Джим, — кроме пены.

— Тогда я закажу вам еще пены. Вы из Англии?

— Джим Тейлор. — Джим протянул руку для пожатия. — А кто вы?

— Карл фон Гайсберг, студент философии. Хочу извиниться за то, что вам приходится слушать этих мистических гегельянцев, таких, как этот Глатц. — Он указал на оратора.

— Что он говорит? — спросил Джим. — Мне казалось, я слышал фразу кровь и железо. Это слова канцлера Бисмарка, не так ли?