Кукольная королева (СИ) - Сафонова Евгения

Когда тот, хрипя, упал — защищаться больше было не от кого.

— Уже? — Алексас резко опустил руку с саблей, и кровь с лезвия брызнула на глину алыми бусинами. — И начать-то толком не успели.

В следующий миг он уже оттаскивал Ташу от тела, лежавшего лицом вниз: она заторможенно смотрела, как под ним растекается по глине, пропитывая хвою, кровавая лужа.

— Вы в порядке?

Таша молча кивнула, прижимая руки к шее — там, где ободом ныл ожог от цепочки.

Забавно. Воин сделал всё, чтобы она не могла убежать, и чтобы ей не причинили вреда — тоже. А вот до наёмников ему явно не было ровно никакого дела: если б он хотел их защитить, поединок не стал бы ему помехой.

Но, наверное, всё дело было в том, что надобность в них отпала. И к чему защищать ненужные пешки?

Как это просто, оказывается — убивать…

— Что дальше? — глядя на амадэев, спросил Алексас.

Наконец сумев оторвать взгляд от тела на земле, Таша посмотрела туда же.

Воин и Зрящий двигались быстро и бесшумно, как тени. Один наступал, танцуя вокруг противника, жаля клинком со всех сторон; другой парировал, держа безукоризненную оборону. В темноте их фигуры обернулись смутными очертаниями, клинок Арона — золотистой вспышкой, другой меч — редкими отблесками белого зарева молний. Удар, удар: с разворота, из-под низу, прямой, обманный. Глаз не смог бы определить движений, ведь на каждое уходил не миг, а доля мига. Выпад — отскок, удар — блок…

«Убей, убей, убей», — россыпью золотистых искр пели клинки.

Таша всегда думала, что сердце не может двигаться по грудной клетке, но сейчас оно падало вниз.

Как бы хорошо Арон ни владел мечом, он не был Воином. Рано или поздно он допустит ошибку — Таша знала это; и расплатой за эту ошибку будут их жизни, их судьбы. А она должна просто стоять и смотреть, и ничего, ничего, ничего не может сделать.

Ничего…

— Вмешиваться в бой амадэев — самоубийство чистой воды, — предугадав течение её мыслей, покачал головой Алексас.

Таша, прищурившись, снова посмотрела на дуэлянтов. Думая о безумном, неправильном, отчаянном решении, которое паучьей ниточкой протянуло ей одно слово Алексаса.

Впрочем, думала она недолго.

Когда клинок вылетел из руки Арона, допустившего ту самую ошибку, — проигнорировав бездну, от этого зрелища разверзшуюся где-то в животе, и слабость, сковавшую ноги, Таша резко сорвалась с места и побежала.

— Таша, что вы…

Ей почудилось, что к крику Алексаса примешался крик Арона, но она уже была у самого обрыва.

И, оттолкнувшись от глины, прыгнула вперёд.

Пустота распахнула свои объятия. Таша зависла над чёрной пропастью в блаженном, хорошо знакомом ощущении невесомого полёта, в томительном миге перед началом падения: будто она вновь в черноте между жизнью и смертью, готовится шагнуть вперёд и упасть, чтобы вернуться…

Потом всё-таки начала падать — и в тот же миг невидимая рука больно перехватила её за талию, рванув обратно.

Таша кубарем прокатилась по глине, жмурясь, чтобы хвоя не попала в глаза. Замерев, незамедлительно вздёрнула ресницы вверх.

— И что это было? — холодно осведомился Палач, глядя на неё сверху вниз. — Только не говори, что ты забыла, что не сможешь перекинуться.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Оба амадэя застыли в неподвижности. Тёмный — с клинком, будто рвущимся из его вытянутой руки, целя в горло обезоруженного Арона. Светлый — глядя на неё в немом изумлении. Алексас стоял в стороне: то ли не в силах, то ли не смея вмешаться.

Рывком сев на колени, Таша рассмеялась — хриплым, каким-то чужеродным смехом.

— Так ты не хочешь моей смерти, верно? — удовлетворённо вымолвила она. — Тогда отпусти нас. Всех. И мою сестру. Или… я убью себя.

Меч Зрящего золотился на земле прямо перед ней.

Гром зарокотал где-то над её макушкой.

— Не знаю, зачем, но зачем-то я тебе определённо нужна. Живой. И ты не сможешь вечно не спускать с меня глаз. — Таша смотрела в глаза Палача. Страха не было, лишь отчаянная уверенность в том, что так надо. — Рано или поздно я сделаю это, и тогда можешь попрощаться со всеми своими хитрыми планами и замкнутыми кругами.

— Убьёшь себя — и обречёшь свою сестру на смерть?

Таша рассмеялась ему в лицо:

— Ты хочешь сказать, что когда-нибудь отпустишь её? Когда с её помощью можно управлять мной?

Страха не было. Если ей не дадут свободы — она возьмёт её сама.

Свободу от игрушечной жизни, которую у неё больше никто не сможет отнять.

— А как же твой рыцарь? — голос Палача казался спокойным.

— Умереть за меня — его долг, — легко ответила она.

— Ты слишком любишь жизнь. Ты не сделаешь этого.

— Сделаю. Уже умирала, не так и страшно.

Она не знала, отчего эти слова заставили лицо Палача так измениться. Возможно, потому что они наконец заставили его понять — это не пустые угрозы. Но, как бы там ни было, в её глаза тёмный амадэй всматривался странно задумчиво.

Явно видя в них что-то, что заставляло задуматься.

— Таша, не надо.

Тихий оклик Арона всё-таки заставил её посмотреть в лицо тому, кого она любила и ненавидела. Любила ли? Она и этого не знала…

— Не делай глупостей, прошу тебя. Мы найдём другой выход.

…ненавидела ли?..

Белая вспышка на миг лишила возможности видеть; но ещё прежде, чем её догнал гром, Таша услышала вскрик, глухой удар…

А потом к ней вернулась способность видеть — и улыбка застыла у неё на губах.

— Теперь, девочка моя, ты послушаешь меня. — Воин царапнул клинком горло Зрящего, повергнутого на колени. — Значит, хочешь свободы? Всем? Тебе, сестре и мальчишкам, я правильно понял?

Кивнув на меч Арона, лежавший на глине, он за волосы вздёрнул голову брата выше.

— Тогда — убей его.

Медленно подняв глаза, Таша молча уставилась на него.

— Убей его, — повторил Воин, — и, клянусь, я сниму заклятие с твоей сестры. Убей его, и, клянусь, я отпущу тебя и твоих друзей на все четыре стороны. Клянусь. И если я нарушу клятву, да не будет мне покоя ни при жизни, ни после смерти, ни в этом мире, ни в каком другом.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Даже Таша знала: клятвы магов всегда принимались к учёту. Не нужно было никаких заклятий — каждое слово, следовавшее после «клянусь», само по себе было заклятием.