Моя борьба. Книга пятая. Надежды - Карл Уве Кнаусгорд
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Она никогда не причиняла мне боли. Она всегда желала мне лишь добра. У нее не было недостатков, изъянов или пороков. Добрая, она и поступки совершала добрые. Это у меня имелись недостатки, пороки и изъяны. С ней я старался их скрывать, что обычно удавалось, однако они все время оставались со мной, будто тень, заставляя мучиться угрызениями совести. Меня тянуло положить этому конец, оказаться одному, тогда эти угрызения отступят, потому что мои пороки не смогут никому навредить, а останутся внутри меня. Вот только, чтобы оказаться одному, придется порвать с Гунвор, положить конец тому, что ей так по душе, да и мне, в сущности, тоже. Она то и дело повторяет, что любит меня, я ни за что на свете не причинил бы зла той, что смотрит на меня так ласково.
В тот вечер все снова наладилось. Приняв душ, я босой прошелся по ковролину, мне нравилось это ощущение, Гунвор смотрела телевизор, я сел рядом, положил ноги поверх ее ног; иногда она переводила мне диктора, но нечасто, в исландских новостях показывали в основном рыболовецкие суда и рыбоприемники.
Гунвор ушла спать, я включил компьютер и начал писать. Зазвонил телефон, я снял трубку, но на другом конце молчали.
– Это кто? – спросила из спальни Гунвор.
– Никто, – ответил я, – ты же спишь вроде?
– Ага. Из-за телефона и проснулась.
Иногда, просто сняв трубку, мы слышали голоса, хотя никому не звонили. Это казалось странным, но мы жили рядом с посольствами, на противоположной стороне улицы располагалось российское, и я думал, что телефонные кабели здесь так усердно прослушиваются, что исландские власти уже сами запутались, где чей. Страна, население которой составляет всего двести пятьдесят тысяч жителей, едва ли способна поддерживать все сферы жизни на современном техническом уровне.
Я потушил свет в коридоре и гостиной, превратив письменный стол с компьютером в островок света, надел наушники и стал писать.
Один рассказ был о человеке в бассейне, я зацепился за описание протеза, прислоненного к стене раздевалки, но дальше повествование не двигалось, упиралось в пустоту. Описания получились отличные, на них я потратил несколько недель, но на них одних далеко не уедешь. Полторы страницы, полтора месяца. Я взглянул на рассказ, отложил его в сторону, потом на второй – как человек гуляет и фотографирует город, и на одном снимке замечает своего знакомого, которого не видел уже лет десять, и вспоминает лето, когда они много общались, а возлюбленная этого знакомого утонула. Она проплыла несколько метров от набережной туда, где под водой лежали камни и арматура, потому что двумя годами ранее набережную перестраивали, нырнула на три метра под воду и привязала руки к арматуре. Там они ее и нашли, привязанную, течение играло ее волосами, на остров надвигался шторм, а огромное небо почернело.
Три страницы, два месяца работы.
Проблема заключалась в том, что я сам не верил в написанное: женщина топится, но как сделать, чтобы это выглядело реалистично?
Я отложил листки в сторону, открыл новый документ, достал записную книжку и, пробежавшись взглядом по идеям, которые там набросал, остановился вот на чем: мужчина с чемоданом в купе поезда.
* * *
К утру я закончил. Десять страниц. Я ликовал – не оттого, что вышло хорошо, а потому, что закончил, и потому, что страниц получилось много. За последние два года я написал всего страниц пятнадцать-двадцать. Десять страниц за ночь – это невероятно. Может, к лету мне все же удастся закончить сборник рассказов?
На выходных мы выбрались на острова Вестманнаэйар, доехали на автобусе до южного берега, а оттуда вышли на катере в море. Поднявшись на палубу, мы фотографировались, Гунвор – накинув на голову капюшон синего дождевика, с капельками дождя на стеклах очков, я – положив одну руку на релинг, а другой жестом Лейфа Эрикссона указывая на бескрайнее море.
Потом впереди показались острова, выросли из ничего, величественные, с высокими крутыми утесами, где одна сторона поросла блестящей от тумана травой, там паслись овцы, вися на ней, будто маленькие облачка; а другая, обрывистая и голая, почти отвесно уходила в море, и повсюду, на каждом выступе и кочке, сидели птицы.
Катер медленно проскользнул между двумя утесами, за ними показалась бухта, мы сошли на берег, оставили вещи в пансионате и прошлись по крохотному острову. Дома лепились прямо к подошве вулкана, самые верхние после извержения в семидесятых покрывала лава. Мы поднялись к вулкану – пепел до сих пор был теплым.
– Вот где мне хотелось бы пожить, – сказал я по пути назад к пансионату, – было бы потрясающе.
– И что б ты тут делал?
Я пожал плечами:
– Просто жил бы. На острове посреди моря. О чем еще можно мечтать?
Она рассмеялась:
– Строго говоря, много о чем.
Но я не шутил. Снять здесь, посреди моря, дом, вокруг поблескивает трава, рядом еще теплый вулкан. Я легко это себе представил.
* * *
Как-то вечером Гунвор позвонила Эйнару, он разбирался в компьютерах, а наш забарахлил, вот она и попросила Эйнара взглянуть. Долго упрашивать не пришлось – через час Эйнар уже сидел за нашим компьютером. Гунвор налила ему чаю, я спросил, серьезная ли поломка, Эйнар ответил, что ничего страшного, он уже все починил. Он остался еще ненадолго, мы поболтали о том о сем, он все расспрашивал про нас, но о себе особо не распространялся. Я знал, что живет он один, много работает и знаком с половиной Рейкьявика, если судить по тому, с каким количеством людей он перекидывается парой слов, когда мы с ним куда-нибудь идем.
– Когда твой брат приезжает? – спросил он в коридоре, надевая куртку.
– На той неделе, – ответил я, – может, покажешь нам город?
– Разумеется, – согласился он, – с удовольствием. Ты тогда позвони.
И он скрылся за дверью.
* * *
Ингве приехал вместе с приятелем Бендиком и его девушкой Осе. Я встретил их в аэропорту, одновременно обрадованный тем, что они приехали ко мне и остановятся у нас, и напуганный этим: мне совершенно нечем их удивить, нечего сказать, а они пробудут целую неделю.
Я приготовил ужин, Бендик похвалил его, я
