Моя борьба. Книга пятая. Надежды - Карл Уве Кнаусгорд
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Что-то не сходилось, и я снова перечел письмо.
Да, так и есть. Мой рассказ приняли для номера дебютантов.
Я спустился в свое новое жилище, уселся в кресло и опять прочел письмо.
Где-то ошибка. Видимо, им наприсылали крайне некачественных текстов. Но полторы тысячи? От полутора тысяч авторов? Неужели все они настолько плохи?
Нет, вряд ли.
Значит, спутали меня с кем-то. Каким-нибудь Крамсгором, или Кнутсгором, или еще кем-нибудь.
Я расхохотался.
Меня приняли!
* * *
Через несколько дней меня призвали на альтернативную службу. В конце осени мне предстояло поехать в Хюстад, а оттуда отправиться куда-нибудь на шестнадцать месяцев. Меня это устраивало, два с лишним года в Саннвикене – более чем достаточно, а учиться не тянуло.
Я по-прежнему работал в больнице и писал рецензии на книги для «Студвеста», а еще Ханс предложил мне делать интервью, в первую очередь с писателями, ведь это как раз моя сфера, но также с учеными и другими интересными для студенческой газеты людьми. В остальном с газетой я дела не имел – только забегал туда, брал маленький диктофон, записывал интервью, дома набирал его на компьютере и относил в редакцию. Ханс считал, что получается у меня хорошо, и, по его словам, многие другие тоже так думают.
Прямо перед отъездом в Хюстад я получил по почте два экземпляра дебютантского номера. Я открыл на странице с моей новеллой, рядом с заголовком «Дежавю» разместили мою фотографию, увеличили маленький паспортный снимок, в колонке с информацией об авторе стояло мое имя, год рождения и профессия, в качестве которой я указал «безработный». Смотрелось неплохо, я не рисуюсь, не выделываюсь, вот уж нет, и почти ничего о себе не рассказываю.
О дебютантском номере написали во всех крупных газетах, во многом потому, что в предыдущем аналогичном номере, выпущенном в 1966-м, напечатали тексты писателей, впоследствии прославившихся, – Эйстейна Лённа, Эспена Ховардсхолма, Кнута Фалдбаккена, Хьерсти Эрикссон, Олава Ангелла и Тура Обрестада, поэтому, когда сейчас, спустя двадцать шесть лет, «Виндюет» вновь решился на подобный номер, многие надеялись, что подрастающее поколение такое же сильное. Большинство, однако, пришло к выводу, что надежды не оправдались. Во всех рецензиях упоминались наиболее перспективные авторы; моего имени среди них не было. Оно и неудивительно – мой рассказ в числе слабейших, его, наверное, вообще зря выбрали. Когда я долетел на самолете до Молде, а там сел в автобус до Хюстадвики, я отстранился от всего этого. Мне скоро двадцать четыре, несколько лет жизнь моя никуда не двигалась, я не развивался ни в каком направлении, не делал ничего нового, существовал по инерции, которая сложилась в первые месяцы моего пребывания в Бергене.
Сейчас, глядя по сторонам, я не видел ни единого просвета, повсюду было более-менее одно и то же. Поэтому альтернативная служба представлялась мне подарком. Она позволяла отложить все на шестнадцать месяцев. Больше года за меня будут все решать, лишат ответственности за собственную жизнь, по крайней мере за ту ее часть, что связана с учебой, работой и карьерой.
* * *
Как-то раз рано утром кто-то из персонала постучался ко мне в комнату и, разбудив, попросил подойти к телефону. Было всего шесть утра, значит, что-то случилось, я поспешил к телефонной будке в конце коридора и поднес к уху трубку.
– Алло? – сказал я.
– Привет, это мама.
– Привет.
– Карл Уве, боюсь, у меня плохие новости. Дедушки не стало. Сегодня ночью.
– О нет.
– Он умер по дороге в больницу. Вечером позвонила Хьеллауг, она вызвала скорую, а Юн Улав поехал к нему. Он был там, когда дедушка умер. Думаю, дедушка не мучился. Все произошло быстро.
– Хоть это хорошо, – сказал я.
– Да, – согласилась мама.
– Он был уже старенький.
– Это да.
Похороны предполагались примерно через неделю, я попросил отпуск, мне его дали, и через несколько дней я полетел в Берген, оттуда мы с Гунвор на катере добрались до Рюшедалсвики, мама встретила нас и по омытым дождем ноябрьским ландшафтам повезла через маленький горный район до Офьорда, где дедушка прожил всю жизнь. Он родился в 1908-м, в бедной семье, каких в те времена было немало. Матери лишился в раннем детстве. Отец строил дома и ловил рыбу. Впоследствии отец женился снова, у него родилась дочь, а когда однажды зимой в тридцатые годы вышел в море ловить рыбу и почувствовал себя плохо, а вскоре умер в больнице Флурё, дедушка потребовал себе дом, в котором жила мачеха с маленькой дочкой. Возбудили судебный иск, и дедушка дошел до самого Верховного суда и выиграл дело. Мачехе и единокровной сестре пришлось покинуть дом, дедушка поселился в нем сам и прожил там до конца жизни. В 1940 году он женился на Кирсти Ордал, с 1942-го по 1954-й у них родилось четверо детей, дедушка с бабушкой тащили на своих плечах крохотную ферму, он работал шофером, разводил норок и пчел, выращивал ягоды, держал нескольких коров и кур. Дети, кроме младшего, разъехались, дедушка вышел на пенсию, его старшая дочь стала учителем средней школы, средняя – преподавателем на курсах медсестер, младшая – психологом, а единственный сын – судовым сантехником и поэтом. Так все было, так все стало, а теперь все закончилось.
Мы подъехали к дому, распахнули дверцы и вышли из машины. Шел дождь, и пока я открывал багажник и доставал из него пакет с костюмом и маленький чемоданчик, ноги у меня успели увязнуть во влажном гравии.
На крючке в прихожей висели дедушкин комбинезон и его черная кепка с маленьким козырьком. На полу стояли его сапоги.
Из гостиной доносились голоса, я оставил вещи и вошел внутрь. Там меня встретили Хьеллауг, Ингунн, Морд и Хьяртан, они поздоровались, спросили, как нам с Гунвор живется в Бергене. А Ингунн спросила, не голодные ли мы. В гостиной витала радость, как всегда, когда они встречались. Вот кого он оставил после себя, подумал я. Хьеллауг, Сиссель, Ингунн и Хьяртана. Их мужей – Магне, Кая Оге и Морда. Их детей – Анн Кристин, Юна Улава, Ингрид, Ингве, Карла Уве, Ингвиль, Удина и Сёльве. Завтра мы его похороним. А сейчас будем ужинать и разговаривать.
* * *
Плотные хлопья тумана ползли над густым, темно-зеленым, почти черным ельником на склоне холма за озером. Было девять утра, мама попросила меня набросать на дорогу у ворот еловых веток. Такова старая традиция. Под дождем я дошел туда, положил ветки на гравий, взглянул на дом, на светящиеся этим серым утром
