Моя борьба. Книга пятая. Надежды - Карл Уве Кнаусгорд
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я мог целый день стоять и смотреть на Стоккур, но мы поехали дальше, в поисках котловины для купания. Эта мысль заворожила всех – искупаться в горячей воде, от которой идет пар, под открытым небом, посреди пустоши. Пар мы заметили в нескольких километрах, поехали туда и, увидев бассейн, ограничились им; я молчал, оставался серьезным, мучаясь сознанием того, что я такой молчун. Особенно рядом с Бендиком – тот все время болтал, смеялся и вообще был из тех, кто говорит не задумываясь. Ты что-то молчишь, Карл Уве, с чего это, а, обделался, что ли? Обнаружив, какие в Рейкьявике магазины, они совсем с катушек слетели – накупили кроссовок, джинсов, старых спортивных костюмов, курток и компакт-дисков с записями исландских групп, которые того и гляди прославятся. Бары им тоже пришлись по душе, мы выбирались куда-нибудь каждый вечер, в первый раз – вместе с Эйнаром, который в компании Ингве, Бендика и Осе тушевался и не проявлял особой инициативы, не то что с нами. Когда мы стояли возле очередной барной стойки, он вдруг заявил, что у него встреча и ему придется нас покинуть, но скоро увидимся, отдыхайте, сказал он мне и исчез в темноте. Я немного жалел его, мы с Гунвор для него словно были тем единственным местом, где он мог ощущать себя востребованным, с другой стороны, что-то тут не сходилось: у него повсюду столько знакомых, почему ему нужны именно мы? Впрочем, через несколько минут я напрочь забыл о нем, хмель взял свое, я оттаял, сделался словоохотливым, я скользил сквозь ночь; однако в какой-то момент все изменилось, меня одолело желание что-нибудь сломать, кого-нибудь ударить, я все ненавидел, себя и свою гребаную жизнь, но ничего не говорил, ничего не делал, топтался на месте и пил, дурея все больше; и, когда я пришел домой, мне вздумалось выложить Гунвор все, о чем я за последний год успел подумать, сознание выключилось, я не видел ничего вокруг, беспричинно зациклившись на одной мысли – сказать правду.
Гунвор спала, я пил на кухне в одиночестве, а после разбудил ее и все вывалил.
– Карл Уве, ты пьяный, – сказала Гунвор, – ты на самом деле так не думаешь. Пожалуйста, скажи, что это неправда.
– Правда, – уперся я, – и я ухожу.
Я открыл окно и выпрыгнул наружу. Я шел по улице, под светлым майским небом, дошел до центра, побродил по переулкам, мертвым и тихим, пока не измотал себя вконец и не стал приглядываться, где бы поспать. Через несколько кварталов я отыскал возле частного дома гараж с плоской крышей, забрался на нее, улегся и уснул.
Проснулся я закоченев, шел дождь, и я насквозь промок. Что произошло, я смутно помнил. А что говорил – нет.
Все кончено? Я все испортил?
Ошарашенный, я еще немного посидел на крыше, затем спустился, чтобы меня не застукали хозяева, и поплелся домой.
Когда я вернулся, все завтракали. Бендик улыбнулся, Ингве смотрел серьезно, Гунвор отводила взгляд. Осе вела себя как ни в чем не бывало.
– Простите, – сказал я, остановившись перед ними, – я вчера напился.
– Это точно, – сказал Бендик.
– Где ты был? – спросила Гунвор.
– Переночевал на крыше, в центре, – ответил я.
– Бросай пить, Карл Уве, – сказал Ингве, – мы за тебя переживали. Ясно тебе?
– Да, – ответил я, – простите. Сейчас мне бы поспать. А то я с ног валюсь.
* * *
Когда я проснулся, мы с Гунвор вышли поговорить. Я убеждал ее, что все, сказанное мною, – неправда, я не знаю, почему я вообще такое наговорил, просто я пьяный и я трезвый – два разных человека, она же знает; но я люблю тебя, я же люблю тебя, повторял я, и хотя мои слова, которых я даже не запомнил, так и повисли между нами, мы с Гунвор не расстались и дорожили этим, по крайней мере я. Я решил завязать с выпивкой, ведь это она порождает все мои проблемы, однако на следующий день снова пошел в бар, в свой последний вечер в Рейкьявике, – утром я собирался вернуться в Норвегию вместе с Ингве, Бендиком и Осе, а Гунвор – остаться еще на несколько недель; мы давно так договорились, и я считал это правильным, для меня жизнь здесь себя исчерпала, то, что прежде казалось чудесным, – огромное небо, продуваемые ветром улицы, бассейны и кафе, сочинительство по ночам, поездки за город по выходным, – словно стало заражено, опутано моим внутренним мраком, душевным несовершенством, и меня манил Берген, работа в Саннвикене и возможность снять с себя ответственность.
Гунвор и Осе рано ушли домой, Ингве и Бендик тоже засобирались, Ингве чуть ли не за руку меня тянул, но бары еще не закрывались, значит, и домой идти было глупо; да вы идите, я догоню. Что ты тут будешь делать один, спросил Ингве. Я, может, знакомых встречу, ответил я, кто знает, что будет.
Так оно и случилось. Заглянув в «Фильмбарин», я увидел у стойки Эйнара. Он помахал мне и улыбнулся, я подошел к нему, мы пили и болтали, пока бар спустя час не закрылся. Нас пригласили какие-то его знакомые, и вскоре мы уже сидели в квартире на чердаке, где кроме нас собралось еще человек пять-шесть, все с бокалом виски в руках.
Я закурил, а Эйнар, едва заметно улыбнувшись, склонился ко мне.
– У тебя хорошие рассказы, – сказал он.
Я уставился на него:
– Ты о чем?
– О твоих рассказах. Они хорошие. У тебя талант.
– А ты почем знаешь? – Я вскочил. – Ты что, читал их? Откуда…
– Я их скопировал, когда чинил ваш компьютер, – сказал он, – ты же никогда не говорил, чем занимаешься. Вот мне и стало интересно. Я увидел твой файл и скопировал его.
– Мразь! – завопил я. –
