Двадцатые годы - Лев Овалов

В белом венчике из роз

Впереди - Исус Христос...

Казалось бы, какое отношение имее. Исус Христос к Революции? Однако же Слава почувствовал, что этого Христа гонит вперед ветер Победившей Революции!

А в стихах, о которых с ним говорил Семин, было что-то вычурное.

За эти стихи он не посмел вступить в бой. И правильно, что не посмел. Он даже рад, что избавился от этих стихов. Жаль только Олю, милую девушку, на которую обрушилась такая беда. Может быть, Семин тоже не хочет неприятностей Оле, а вынужден причинять...

А Семину не жаль ни Олю, ни Славу, он вообще никого не жалеет, Семин выполняет свой служебный долг.

30

На этот раз Ознобишина вызвал не Шабунин, а Кузнецов, Афанасий Петрович в отлучке, опять уехал в Куракинскую волость, не могут там угомониться эсеры, все время будоражат мужиков, едва не сорвали весенний сев, "чего, мол, зря сеять, все равно все отберут", и теперь мужики грозили неуплатой продналога: "Не уплатим, и баста, ныне отряд с винтовками против мужиков не пошлют, а пошлют, так у нас обрезы недалеко запрятаны". К тому же у местных эсеров сохранились связи с Москвой. Чуть где перегиб, сразу письмо, а то так и телеграмму в Москву, и оттуда строжайшее указание: "Не допускать, исправить, наказать виновников беззаконий". У всех еще в памяти тамбовское восстание, Антонов убит, а кулацкие шайки еще бродят в тамбовских лесах. Шабунин часто ездит в Куракино - Слава всегда удивляется этому человеку: как бы он ни был возмущен или разгневан, никогда не поднимет голоса, не пригрозит, говорит мягко, убедительно, даже ласково, этот наставник посерьезней Быстрова.

А что касается Кузнецова... Кузнецов резче, категоричнее, чем Шабунин, с Кузнецовым говоришь, и все время такое ощущение, точно он мысленно смотрит на часы. Впрочем, Слава и Кузнецова уважает, человек начитанный, справедливый, зря не накричит.

- Садись, Ознобишин, - скороговорочкой роняет Кузнецов и сразу же: Что это там у вас происходит в Луковце?

А в Луковце, в Луковской волости, ничего не происходит, в том-то и беда, что ничего не происходит, совсем вяло движется работа, слабая организация...

О том и говорит Кузнецов:

- Что-то не слышно боевых голосов в Луковце, живут, как в девятнадцатом веке.

- Мы собираемся туда, - оправдывается Слава. - Примем меры, расшевелим...

- А удастся? - спрашивает Кузнецов. - Что-то я сомневаюсь!

- Почему же? - бодро возражает Слава. - Мы их расшевелим, сменим руководителей, найдем более инициативных...

- И опять ничего не получится. А ты не обращал внимания, что в Луковце повысилась смертность среди молодежи? Протасова знаешь?

- Это который был секретарем комсомольской ячейки в школе?

- Он самый.

- Так он уже утонул.

- А о Водицыне слышал?

- Нет.

- Вот то-то что нет. Был в Луковце такой комсомолец, не ахти какой активный, но честный парень, принципиальный...

- Почему был?

- А потому, что тоже умер. Врача не вызвали, поболел три дня и помер.

Слава не улавливает связи между этими случаями.

- А сколько всего комсомольцев в Луковце?

- Слабая организация, человек тридцать.

- А было?

- В начале года человек шестьдесят.

- Куда ж половина подевалась?

- Кто уехал, кто женился, а кто просто не захотел больше состоять.

- А связи между этими покойниками и выбывшими ты не улавливаешь?

Слава думает, мучительно думает: один утонул, другой умер от неизвестной болезни, а половину организации будто корова языком слизнула.

- Так вы думаете...

- Я ничего не думаю, - коротко отрезал Кузнецов. - Если бы хоть малейшее подозрение, расследованием занялись бы ЧК или милиция. Но утонул это утонул, а болезнь... Люди умирают от болезней? И все-таки что-то нас тревожит. Опять же, ехать с каким-либо обследованием бесполезно, да и не скажут никогда луковские мальчишки мне или Афанасию Петровичу, к примеру, что они на самом деле думают. Вот и решили попросить тебя съездить в Луковец. Ты комсомольский руководитель, приехал по делам, клуб посмотреть, школу... Пообщайся с ребятами, поинтересуйся, чем дышат, вернешься, поделишься с нами своими впечатлениями.

Маловероятно, чтобы смерть двух парней могла побудить их сверстников бежать из комсомола...

- Хорошо, я съезжу в Луковец, - послушно говорит Слава.

- Завтра.

- Хорошо, - говорит Слава.

- А оружие у тебя есть? - заботливо спрашивает Кузнецов.

- Есть у меня наган, - говорит Слава. - Только я не очень...

Хотел сказать, что не умеет стрелять, но постеснялся.

- Все-таки захвати револьвер с собой, - советует Кузнецов. - Мало ли что...

На том и закончился разговор, а наутро Слава отправился на конный двор, сказал, что надо в Луковец, запрягли ему в таратайку пегую кобылку, заскочил на минуту домой, прихватил портфель с наинужнейшей литературой, сунул вниз под книжки наган, сверху на сменку чистую рубашку и затрусил по заданному маршруту.

Село тонуло в зелени. Садочки, садочки, мелькнет в купах деревьев бурая солома крыши, и опять садочки, проулки заросли травой, тишина, спокойствие, какая уж там работа, какое там кипение страстей, живи себе потихоньку и не мешай жить другим...

На отлете, за церковью, домик, над крыльцом вывеска вязью, оранжевым по белому: "Волостной комитет РКП(б)", а ниже приколочена гвоздиком картоночка: "Волком РКСМ".

В обоих волкомах ни души, на двери увесистый замок, как на амбаре с зерном, и вокруг крыльца невытоптанная трава.

Потрусил Слава на своей таратайке искать сельсовет - палисадник с кустами давно отцветшего жасмина, в палисаднике выбеленный известью домишко, на крыльце три мужика, все трое дымят цигарками.

- Мне бы председателя...

- А вы кем будете?

- Из Малоархангельска я, из уездного комитета комсомола.

- Это вы насчет чего?

- Да больше по части просвещения. Спектакли там, библиотека...

- Спектаклев у нас давно уже не было.

- А комсомольцев у вас много?

- Ну, этих много, человек десять, должно.

- Как бы мне их найти?

- А вы сами лично кем же являетесь?

- Я секретарь. Секретарь уездного комитета.

- Значит, приехали направлять наших?

- Вообще. Познакомиться с жизнью. Поговорить.

- Понятно.

- А пока бы мне на квартиру куда-нибудь.

- И это можно.

Один из мужиков поехал с ним по селу, остановил лошадь перед белым-белым домом, еще более белым, чем сельсовет, окна в нем чернели, как проруби.

- Заходите, а лошадь сейчас заведем во двор.

- Спросить бы сперва...

- Вам говорят, заходите.

Хозяев оказалось всего двое, муж с женой, благообразные старички.

- Никому вы у нас не помешаете, вся наша поколения разлетелась.

Провожатый из сельсовета распрощался:

- Отдыхайте, соберем вам на завтра комсомольцев... Славу покормили: щи, каша, молоко.

- Не прогневайтесь, не ждали гостя.

- Не знаете, комсомольцев на селе много?

- Какие у нас комсомольцы!

От деда и бабки толку мало.

- Пойду пройдусь.

- В садочек пройдитесь, у нас там благодать.

Слава осматривает двор, а за сараем сад, не садочек с четырьмя яблоньками и рядком вишневых кустов, а настоящий большой сад со множеством обсыпанных плодами яблонь, с высокими вишневыми деревьями, со старыми липами вдоль канав. Жара спала, а медовый аромат плывет еще над курчавой травой. Хорошо бы полакомиться вишнями, созрели, должно быть...

Слава вдохнул в себя пряный медовый запах и пошел через двор на улицу.

- Вы куда? - услышал он сипловатый голос.

Хозяин избы в ситцевой рубахе и суконных синих портках, притулясь у двери, посматривал на гостя с неодобрением, да и в сиплом его голосе тоже звучало неодобрение.

- Хочу пройтись.

- Отдохнули бы лучше, постелили бы мы вам постельку, утро вечера мудренее.

- Да вы что! - снисходительно возразил Слава. - Я с курами вместе не ложусь.

- Как знаете, как знаете...

Слава шел по малонаезженной деревенской улице.

Навстречу деваха, в белой кофте с оборочками, в широкой раздувающейся юбке.

- Здравствуйте!

- Здрасьте...

- Не знаете, комсомольская ячейка у вас есть?

Слава знает, что есть, но это на всякий случай, знает ли девушка, что есть у них на селе ячейка.

- Чего ж ей не быть!

- А поблизости кто из комсомольцев живет?

Пытливый взгляд.

- А вы сами откудова?

- Из уезда я, из уездного комитета.

- У нас много комсомольцев.

- А сама не комсомолка?

- Нет... - Оглянулась по сторонам, негромко: - Комсомолка.

- А тебя как звать?

- Давыдова я, Стеша.

- А меня - Слава. Ознобишин. Может, слышала?

- Нет.

- Куда ж торопишься?

- На ганок.

- Какой ганок?

- Ну, в хоровод, на выгон.

- А мне можно?

- Кто вам не велит! - Опять оглянулась по сторонам. - Только вы сами по себе...

- А комсомольцы там тоже собираются?

- Отчего ж!

Так и дошли до выгона: впереди мелким шажком Стеша Давыдова, а чуть поодаль Слава.

На буром бревне, брошенном на лугу, сидели, прижавшись друг к другу, девушки - восемь? десять? - Слава не успел сосчитать, они разом вскочили навстречу Стеше, засмеялись, принялись тараторить; парни стояли в стороне, их поменьше, один из них лениво перебирал лады двухрядки.