Сага о Форсайтах - Джон Голсуорси
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Она покачала головой.
– Ему это многого будет стоить; а мне терять нечего; я бы рада была помочь ему освободиться; но не представляю, что я могу сделать.
– Я пока что тоже, – сказал Джолион.
Вскоре после этого он простился и вышел.
Он уселся в кеб. Половина третьего! Сомс сейчас у себя в конторе.
– В Полтри! – крикнул он в окошечко.
Перед зданием парламента и на Уайтхолл газетчики выкрикивали: «Серьезное положение в Трансваале!» – но он почти не замечал этих криков, занятый своими мыслями об этом поистине прекрасном лице, о ее мягких темных глазах и об этой фразе: «У меня никого не было с тех пор». Что делать, как жить такой женщине, когда жизнь ее вот так остановилась? Одна, без защиты, ведь рука любого мужчины угрожает ей, или, вернее, протягивается к ней, чтобы схватить при первой возможности. И вот так она живет год за годом!
Слово «Полтри» вверху над пешеходами вернуло его к действительности.
«Форсайт, Бастард и Форсайт» – черными буквами на гороховом фоне – исполнили его некоторой решимости, и он поднялся по каменной лестнице, бормоча:
– Вот они, ревнители собственности! Но ведь без них не обойдешься!
– Мне нужно видеть мистера Сомса Форсайта, – сказал он мальчику, открывшему дверь.
– Как доложить?
– Мистер Джолион Форсайт.
Мальчик посмотрел на него с любопытством – ему еще никогда не доводилось видеть Форсайта с бородой – и исчез.
Контора «Форсайт, Бастард и Форсайт» постепенно поглотила контору «Тутинг и Баулс» и занимала теперь весь второй этаж. Фирма сейчас состояла, собственно, из одного Сомса и изрядного количества старших и младших клерков. Уход Джемса около шести лет назад положил начало быстрому росту этой монополии, но она с особенной скоростью пошла в гору с уходом Бастарда, которого, как утверждали многие, доконала тяжба Фрайера против Форсайта, запутывавшаяся все больше и больше и сулившая все меньше выгод тяжущимся сторонам. Сомс, с его более трезвым отношением к делу, не позволял себе беспокоиться зря; напротив, он давно предугадал, что судьба наградит его на этом деле двумястами фунтов годового дохода чистоганом, и почему бы и нет?
Когда Джолион вошел, его двоюродный брат составлял список тех процентных бумаг, которые, ввиду слухов о войне, он решил посоветовать своим клиентам продать, раньше чем это сделают другие. Он искоса взглянул на Джолиона и сказал:
– Здравствуйте. Одну минуту. Присядьте, пожалуйста.
И, дописав последние три цифры, положил линейку, чтобы отметить строчку, и повернулся к Джолиону, покусывая плоский указательный палец.
– Да? – сказал он.
– Я виделся с ней.
Сомс нахмурился.
– Ну и что же?
– Она осталась верна прошлому.
Сказав это, Джолион тотчас же упрекнул себя. Лицо его кузена вспыхнуло густым багрово-желтым румянцем. И что его дернуло дразнить это несчастное животное!
– Мне поручено передать, что она очень жалеет, что вы не свободны. Двенадцать лет – это большой срок. Вы лучше меня знаете закон и те возможности, которые он дает вам.
Сомс издал какой-то неясный хриплый звук, и затем оба на целую минуту замолчали. «Точно кукла восковая, – думал Джолион, следя за бесстрастным лицом, с которого быстро сбегал румянец. – Он никогда и виду не подаст, что думает и что собирается сделать. Точно кукла!» И он перевел взгляд на карту цветущего приморского городка Бай-стрит, будущий вид которого красовался на стене для поощрения собственнических инстинктов клиентов. У Джолиона мелькнула странная мысль: «Не предложит ли он мне сейчас получить по счету? Мистеру Джолиону Форсайту – за совет по делу о моем разводе, за его отчет о визите к моей жене, за поручение отправиться к ней вторично, итого причитается шестнадцать шиллингов восемь пенсов».
Вдруг Сомс сказал:
– Я больше не могу так жить, говорю вам, я больше не могу.
Глаза его метались по сторонам, как у затравленного зверя, который ищет, куда бы скрыться. «А ведь он действительно страдает, – подумал Джолион, – мне не следует этого забывать только потому, что он неприятен мне».
– Конечно, – мягко сказал он, – но это в ваших руках. Мужчина всегда может добиться этого, если возьмет дело на себя.
Сомс круто повернулся к нему с глухим стоном, который, казалось, вырвался откуда-то из глубины:
– Почему я должен еще страдать после всего того, что вытерпел? Почему?
Джолион только пожал плечами. Рассудок его соглашался, инстинкт восставал; почему – он не мог объяснить.
– Ваш отец, – продолжал Сомс, – почему-то симпатизировал ей. И вы, вероятно, тоже? – Он бросил на Джолиона подозрительный взгляд. – По-видимому, стоит только человеку причинить зло другому, он завоевывает всеобщее участие. Не знаю, в чем меня можно упрекнуть, и никогда не знал и раньше. Я всегда относился к ней хорошо. Я давал ей все, что она могла желать. Она мне была нужна.
Снова рассудок Джолиона поддакнул, но инстинкт снова воспротивился. «Что это? – подумал он. – Должно быть, я какой-то урод, ну а если так, пусть уж и буду такой, как есть, лучше уж быть уродом».
– Ведь как-никак, – с какой-то угрюмой свирепостью заключил Сомс, – она была моей женой.
И тотчас слушателя его словно осенило: «Вот оно! Собственность! Ну что же, в конце концов мы все владеем своим добром, но живыми людьми… брр!»
– Приходится считаться с фактами, – холодно возразил он, – или, вернее, с отсутствием таковых.
Сомс снова кинул на него быстрый подозрительный взгляд.
– С отсутствием таковых? – повторил он. – Да, но я не очень этому верю.
– Простите, – сказал Джолион. – Я передаю вам то, что она сказала. И это было сказано вполне определенно.
– Мой личный опыт не позволяет мне слепо доверяться ее словам. Мы еще посмотрим.
Джолион поднялся.
– До свидания, – сухо сказал он.
– До свидания, – ответил Сомс, и Джолион вышел, стараясь разгадать полуизумленное, полуугрожающее выражение лица своего двоюродного брата.
Он ехал на вокзал Ватерлоо в полном расстройстве чувств, как будто все существо его вывернули наизнанку; всю дорогу в поезде он думал об Ирэн в ее одинокой квартирке, и о Сомсе в его одинокой конторе, и о том, как странно парализована жизнь у обоих. «В петле, – подумал он, – и тот и другой, и ее красивая шейка – в петле!»
IX
Вэл узнает новости
Держать свои обещания отнюдь не было отличительной чертой молодого Вэла, поэтому, когда он, нарушив два, сдержал одно, последнее выросло в его глазах в событие, достойное удивления, пока он медленной рысью возвращался из Робин-Хилла в город после прогулки верхом с Холли. На своей серебристо-каурой длиннохвостой лошадке она сегодня была еще красивее, чем вчера; и в этих туманных октябрьских сумерках в предместье Лондона ему, настроенному по отношению к себе весьма критически, казалось, что сам он во время этой прогулки блистал только своими сапогами. Он вынул новые золотые часы
