Голливудские триллеры. Детективная трилогия - Рэй Брэдбери

— Теплее…

— 1960-й. Попал?

— В яблочко, — сказал Крамли.

— Видите, я еще не совсем… того, — прошелестели губы. — Что, принесли мне харч?

— Харч?

— Понятно, ложная тревога. Мне тут пацан притаскивает банки с собачьим кормом, я каждый раз боюсь, что он обрушит к чертовой матери всю эту Граб-стрит[373]. Вы же — не он?

Мы с Крамли покачали головами и опасливо огляделись.

— Как вам мой чертог? Между прочим, слово «чертог» происходит от корня «черт». Первоначально оно означало — «защитное укрепление от чертей». Это уже потом все договорились, что «чертог» будет значить — «дворец». Чтобы повысить ренту. Где я был тогда? Ладно, не суть… Что скажете?

— Читальный зал общества «Христианская наука»[374], — сказал Крамли.

— Вот я и говорю — дурная голова… — продолжал Рамзес II. — Начал эту бодягу в 1925 году. И не смог остановиться. Руки загребущие. Началось с того, что я забыл выбросить утренние газеты. Потом они скопились за неделю. А потом пошло-поехало — Tribune, Times, Daily News… Вот тут справа 1939-й год. Слева — 1940-й. За ним — 1941-й. Осторожнее!

— А если вам понадобится конкретная газета за какое-то число, а она лежит в самом низу, под слоем толщиной в метр?

— Лучше не думать об этом. А за какое число?

— Девятое апреля 1937 года, — ляпнул я наугад.

— Начинается… — проворчал Крамли.

— Не мешай парню, пусть спрашивает, — поднимая пыль, прошуршали ошметки одеяла. — Отвечаю: Джин Харлоу, скончался в двадцать шесть лет. Уремия. Похороны с утра, на Форест-Лаун, музыкальное сопровождение — дуэт Нельсон Эдди и Джанетт Макдональд[375].

— Боже милосердный! — воскликнул я.

— Чтоб я опух, — сказал Крамли. — А еще?

— Третье мая 1942 года, — выпалил я.

— Погибла Кэрол Ломбард. Авиакатастрофа. Гейбл в слезах[376]…

Крамли переглянулся со мной.

— Вы только это можете вспомнить? Про звезд кино — кто когда умер?

— Ну, вот что. Хватит меня дурачить, — произнес голос из загробного мира. — Что вы тут делаете?

— Мы пришли, гм, чтобы… — начал Крамли и сбился.

— Дело в том, что… — продолжил я.

— Не надо, я понял. — Старичок зашевелился и поднял настоящую пыльную бурю. — Вы — вторая серия.

— Вторая серия?

— В последнее время на Маунт-Лоу добираются только те, кто собрался сигануть с обрыва. Правда, никто так и не решается — все спускаются обратно и там, внизу, находят утешение под колесами. А вот сегодня в полдень…

— Сегодня?!

— А почему бы и нет? Можно ведь и проведать иногда старую рухлядь — а то я уже мхом тут зарос без женской ласки, считай, с 1932 года. Несколько часов назад слышу — кто-то крадется через мои залежи дурных новостей… А потом как завопила! Сказка про горшочек каши. Помните? «Горшочек, вари!» И он стал варить. Девочка его запустила. А слово, чтобы остановить, забыла. И чертова каша затопила весь город. Людям приходилось проедать в каше дорожки, чтобы прийти друг к другу в гости. А у меня, вот, не каша, а старые газеты… Так о чем я?

— Завопила.

— Ну да. Где-то примерно между London Times и Le Figaro… Вы когда-нибудь слышали, как кричит осел? Я аж штаны промочил — как она заорала. Думал, стены рухнут от ее крика. Стоит ведь одну стопку завалить — и они все, как костяшки домино… Вся печатно-массовая архитектура. Верная гибель!

— Как при землетрясении…

— Хуже! Бывали у меня землетрясения. Трясло дай боже… Пережил и «Потоп на реке Янцзы», и «Римские походы Дуче». Даже во время самых мощных толчков — в 1932-м — мои карточные домики устояли. А эта фурия — она же страшнее атомной войны. … Пришла, начала на меня орать, обвинять во всех грехах, стала требовать какие-то газеты. За такое-то число такого-то года, за такое-то такого-то… Я говорю ей: посмотри в левом ряду сверху, потом в правом… У меня ведь все по порядку. Слышали бы вы, что она там устроила! Прямо «Пожар в Лондоне» номер два. А потом как хлопнет дверью — и побежала. Наверное, обрыв искать, чтобы с него сигануть. Машину-то вряд ли за ней прислали… Что, так и не догадались, о ком речь? Я ведь нарочно не стал называть имя.

— Откуда же мне знать, — недоуменно пожал плечами я.

— Видите письменный стол с кошачьим наполнителем? Разгребите мусор и найдите там бумаги с вензелями.

Я подошел к столу. Под слоем пыли и какого-то птичьего помета мне удалось обнаружить стопку абсолютно одинаковых приглашений.

— Кларенс Раттиган и… — Я запнулся.

— Читайте, читайте! — сказал старик.

— … и Констанция Раттиган, — выдохнул я, после чего продолжил: — Рады сообщить о своем бракосочетании на вершине Маунт-Лоу 10 июня 1932 года, в три пополудни. Доставка наверх по железной дороге и на моторе. Шампанское для гостей.

— Вы такое не получали? — спросил Кларенс Раттиган.

Я поднял взгляд к потолку и покопался в архивах.

— Кларенс Раттиган и Констанция Раттиган… Постойте-постойте. А как же девичья фамилия невесты… Констанции?

— Намекаете на инцест?

— Ну да, звучит немного странно.

— Смешно сказать, — прошелестели губы, — но это Констанция заставила меня сменить фамилию! Моя фамилия была Оверхольт. И она сказала, что ни за что в жизни не поменяет свой шикарный псевдоним на какую-то второсортную дешевку.

— То есть вы покрестились другим именем прямо перед брачной церемонией?

— Нет, не другим именем. Я вообще принял крещение в первый раз. Дьякон там, в Голливуде, подумал, что у меня не все дома… А вы когда-нибудь пробовали спорить с Констанцией?

— Я…

— Только не говорите мне, что да! «Люби меня — или уходи» — так, кажется, она пела. Очень красивая мелодия. В общем, вымазали меня каким-то маслом — или елеем, черт его разберет… Наверное, второго такого идиота не нашлось во всей Америке — который бы своими руками сжег свое свидетельство о рождении…

— Будь я проклят…

— Да нет, это будь я проклят. Ну, что вы так смотрите?

— На вас смотрю.

— Понятно, — сказал он, — видок у меня не очень. Да и раньше был не ахти… Видите блестящую штуковину там, на столе, рядом с приглашениями? Это рукоятка от трамвайного колокольчика — с трамвая на Маунт-Лоу. Раттиган любила, когда я в него звонил. Я был вагоновожатым этого чертова трамвая… Ради всего святого, есть ли тут где-нибудь глоточек пива? — неожиданно вырулил он.

Я чуть не подавился.

— Вы только что сделали такое признание, объявили себя первым мужем Раттиган, а после этого как ни в чем не бывало переходите к пиву?

— Я не говорил — первым. Одним из нескольких. Так что там насчет пива? — Он пожевал губами.

Крамли со вздохом полез в карманы.

— Вот пиво, и еще есть печенье — бисквит в шоколаде.

— Печеньки! — Старик высунул язык, и я положил на него бисквит Mallomar, который тут же стал таять, как священная облатка. — Печеньки! Шоколад! Женщины! Жить без них не могу!

Он приподнялся, чтобы глотнуть пиво.

— Раттиган, — умоляюще сказал я.

— Ах да. Про женитьбу. Она приехала сюда на моем трамвае — и ее очень разозлила погода, она почему-то решила, что это моих рук дело, и предложила пожениться, а потом, в какую-то ночь, уже после медового месяца, выяснила, что ошиблась, что на самом деле я не могу управлять климатом, быстро охладела ко мне и сбежала. А мое тело уже никогда не будет таким, как прежде… — Старик вздрогнул.

— Это все?

— Что значит — все? А вам удавалось хоть раз выиграть у нее две партии из трех?

— Почти… — тихо сказал я.

После этого я вытащил записную книжку Раттиган.

— А вот что привело нас сюда.

Старик впился взглядом в свое имя, обведенное красным.

— Кто вас сюда направил? — Он снова глотнул пиво. — Погодите… Вы — какой-то писатель?

— Ну, допустим, какой-то…

— Как я вас вычислил! И давно вы с ней знакомы?

— Несколько лет.

— Сочувствую, сынок. Один год с Раттиган — это уже тысяча и одна ночь. Причем в сумасшедшем доме. В общем, мне все понятно. Эта чертовка пометила меня красным, потому что хочет, чтобы ты написал для нее автобиографию. Мемуары. А я ей нужен, как Старый Гейзер[377].

— Не думаю.

— Разве она не просила тебя про нее написать?

— Нет, не просила.

— И зря, между прочим. Идея отличная! Книга про Раттиган! Хищники на свободе! Такая отпетая стерва, как она, тянет на бестселлер! Одна ночь с Раттиган — и утром ты просыпаешься в лучах славы. Давай, сынок, руки в ноги — и вниз, подписывать договор с издательством. И мне тоже отстегнешь процентик. О’кей?

— О’кей.

— А пока — еще печенек и пива. Дальше-то будешь слушать?

Я кивнул.

— Вон на том столике… — кажется, имелся в виду ящик из-под апельсинов, — найдешь список приглашенных на свадьбу.