Воспоминания - Альберт Шпеер

Дождавшись темноты, чтобы обезопасить себя от преследования вражеских штурмовиков, я с Позером выехал 31 декабря в 4 часа утра, чтобы лишь на следующий день около двух часов ночи прибыть в ставку Гитлера. Нам все время приходилось искать укрытие от истребителей; для того, чтобы преодолеть 340 километров, нам пришлось, останавливаясь лишь ненадолго, ехать 22 часа.

Западная ставка Гитлера, откуда он руководил наступлением в Арденнах, находилась на окраине уединенной луговой долины, в двух километрах к северо-западу от Цигенберга под Бад Наугеймом. Укрытые в лесу, замаскированные под бункеры, имели защиту в виде таких же массивных потолков и стен, как и все места пребывания Гитлера.

Трижды с момента назначения меня министром я пытался лично поздравить с Новым годом, и каждый раз мое намерение не удавалось. В 1943 г. из-за обледенения самолета, в 1944 г. из-за неполадок с двигателем при полете от побережья Северного Ледовитого океана, когда я возвращался с фронта.

Два часа Нового, 1945 года, уже прошли, когда я, наконец, преодолев многочисленные препоны, прибыл в личные бункер Гитлера. Я не опоздал: адъютанты, врачи, секретарши, Борман — все они, за исключением генералов из ставки фюрера, собрались с шампанским вокруг Гитлера. В ставшей благодаря воздействию алкоголя непринужденной, но одновременно подавленной атмосфере Гитлер единственный, хотя и он-то как раз и не прибегал к стимулирующим напиткам, казался нетрезвым и впавшим в хроническую эйфорию.

Хотя начало нового года не внесло улучшения в отчаянную обстановку, сложившуюся к исходу года, казалось, все испытывали облегчение оттого, что, по крайней мере, по календарю все можно начать сначала. Гитлер делал оптимистический прогноз на 1945 год. Он говорил, что самую низкую точку скоро удастся преодолеть, в итоге мы победим. Общество приняло это молча. Только Борман восторженно соглашался с Гитлером. Спустя два часа, в течение которых Гитлер излучал свой оптимизм, его компания, в том числе и я, почувствовала, что, несмотря на весь скепсис, ее охватывает растущая беззаботность: он по-прежнему обладал своими магическими свойствами. Потому что с точки зрения разума поверить в это было уже невозможно. Уже сама мысль о том, что Гитлер, проведя параллель с положением Фридриха Великого в конце Семилетней войны, фактически признал, что потерпел военное поражение 8 «», должна была отрезвить нас. Но никому из нас эта мысль не пришла в голову.

Через три дня, на большом совещании с Кейтелем, Борманом и Геббельсом, нереальные надежды еще более оживились. Тотальная мобилизация должна была вызвать поворот. Геббельс обрушился на меня с нападками, когда я воспротивился и заявил, что это в такой мере затронуло бы остальные программы, что было бы равнозначно полному краху целых групп производства 9 «». Не веря своим ушам, Геббельс возмущенно посмотрел на меня. Затем он торжественно воскликнул, обернувшись к Гитлеру: «В таком случае, Вас, господин Шпеер, осудит история, за то, что нам не хватит нескольких сот тысяч солдат, чтобы выиграть войну! Почему Вы, наконец, не скажете „да“?! Подумайте! Ваша вина!» Мы замерли на некоторое время в нерешительности, сбитые с толку, затем Гитлер принял решение в пользу Геббельса и тем самым за победу в войне.

За этим совещанием последовало обсуждение состояния дел в оборонной промышленности, в котором в качестве гостей Гитлера смогли принять участие также Геббельс и его госсекретарь Науман. Как уже давно повелось, Гитлер обошел меня во время дискуссии, не интересовался моим мнением, а обращался исключительно к Зауру. Я скорее играл роль бессловесного слушателя. Геббельс сказал мне после заседания, что он был удивлен и огорчен тем, как безучастно я позволял Зауру оттеснить меня в сторону. Наступление в Арденнах означало конец войны. То, что последовало за этим, было лишь оттягиванием при помощи боспорядочного и бессильного сопротивления оккупации страны.

Не я один избегал столкновений. В ставке воцарилось общее равнодушие, которое нельзя было объяснить лишь летаргией, сверхнагрузками и психическим воздействием Гитлера. Вместо яростных столкновений, напряженности прошедших лет и месяцев между многочисленными враждебными друг другу интересами, группами, кликами, боровшимися за благоволение Гитлера и спихивавшими друг на друга ответственность за все учащавшиеся поражения, теперь здесь царила тихая незаинтересованность, уже возвещавшая конец. Например, когда в эти дни Зауру удалось заменить Гиммлера, бывшего «начальником вооружения сухопутных сил» генералом Буле 10 «», этот шаг, означавший частичное отстранение Гиммлера от власти, едва был замечен. Собственно, уже не было настоящей рабочей обстановки, события не оставляли впечатления, потому что понимание неотвратимости конца заслоняло собой решительно все.

Поездка на фронт три недели продержала вдали от Берлина. Это было признаком того, что не было больше возможности управлять из столицы. Общий хаос все больше затруднял централизованное управление организацией вооружения, и он же одновременно лишал его всякого содержания.

12 января на востоке началось предсказанное Гудерианом крупное наступление советских войск, наша оборона развалилась на широком фронте. И даже свыше 2000 современных немецких танков, находтвшихся на западе, к этому моменту уже не смогли бы служить противовесом преимуществу советских войск.

Несколько дней спустя мы в так называемой «посольской комнате» Рейхсканцелярии, увешанном гобеленами помещении перед рабочим залом Гитлера, ожидали начала совещания по текущему моменту. Когда прибыл запоздавший из-за визита к японскому послу Ошиме Гудериан, слуга в простой черно-белой форме СС открыл дверь в рабочий зал Гитлера. По толстому ковру ручной работы мы прошли к столу для карт, стоявшему у окон. Огромная столешница, сделанная в Австрии из цельного куска мрамора, была розового цвета с желтовато-белыми прожилками. Мы встали в ряд спиной к окну, Гитлер сидел напротив нас.

Немецкая армия в Курляндии была безнадежно отрезана. Гудериан попытался убедить Гитлера в том, что нужно сдать эту позицию и эвакуировать армию по Балтийскому морю. Гитлер возражал, как и всегда, когда речь шла о том, чтобы дать согласие на отступление. Гудериан не уступал, Гитлер упорствовал, тон разговора повышался и, наконец, Гудериан возразил Гитлеру с совершенно непривычной для этого круга прямотой. Может быть, под воздействием спиртного, выпитого у Ошимы, он утратил всякую скованность. Со сверкающими глазами и буквально встопорщенными усами, он стоял против Гитлера, который также встал по другую сторону мраморного стола: «Это просто наш долг — спасти этих людей! У нас еще есть время эвакуировать их!» — с вызовом кричал Гудериан. Рассерженный и крайне раздраженный, Гитлер возражал ему: «Они будут сражаться там! Мы не можем отдать эти области!» Гудериан проявил упорство: «Но это бесполезно!» — возмущенно возразил он. «Так бессмысленно пожертвовать людьми. Уже давно пора! Мы немедленно должны погрузить этих солдат на корабли!»

Случилось то, что всем казалось невозможным. Гитлера явно напугало это яростное наступление. Строго говоря, он не мог примириться с такой потерей престижа, причиной которой был прежде всего тон Гудериана. Однако. к моему удивлению, он сослался на обстоятельства военного времени, утверждал, что отступление к портам вызвало бы всеобщую дезорганизацию и привело бы к большим потерям, чем при продолжении обороны. Гудериан еще раз энергично указал на то, что тактика отступления разработана в деталях и оно вполне возможно. Но решение осталось за Гитлером.

Были ли это симптомы распада авторитета? За Гитлером по-прежнему осталось последнее слово, никто в возмущении не покинул зал, никто не заявил, что больше не может брать на себя ответственность. Поэтому престиж Гитлера в итоге не пострадал, хотя мы просто окаменели на несколько минут, став свидетелями такого нарушения придворного этикета. Цейтцлер возразил более сдержанно, в его возражениях все еще присутствовали пиетет и лояльность. Но впервые дело дошло до конфронтации в присутствии всех, можно было физически почувствовать, как далеки они друг от друга. Разверзлись миры. Гитлер, правда, сохранил свое лицо. Это было очень много. И все же одновременно это было очень мало.

В связи с быстрым продвижением советских войск мне показалось целесообразным еще раз посетить силезский промышленный район, чтобы проверить, не аннулировали ли нижестоящие инстанции мои распоряжения, касающиеся сохранения промышленности. Когда я встретился 21 января 1945 г. в Оппельне с вновь назначенным командующим группой армий фельдмаршалом Шернером, он сообщил мне, что от нее осталось одно название: танки и тяжелое оружие были уничтожены в проигранном сражении. Никто не знал, как далеко продвинулись советские войска в направлении Оппельна, во всяком случае, офицеры ставки эвакуировались, в нашей гостинице осталось лишь несколько человек, решивших переночевать здесь.