Йомсвикинг - Бьёрн Андреас Булл-Хансен

Потом я уже не слышал криков, я увидел огонь и дым, поднимающийся над соломенными крышами на другой стороне улицы. Вокруг меня лежали тела. Одно из них продолжало двигаться. У него в боку зияла рана, из которой вывалились кишки. Я услышал свой собственный вой, чужой, необычный звук, и вот мой топор снова обрушивается на человека, опускается рядом с шеей и отрубает голову почти начисто, она свешивается набок и остается висеть на лоскуте кожи.

Когда мой взгляд останавливается на Бьёрне, в первый момент мне кажется, что брат ранен. Он стоит качаясь и наклоняется вперед, как будто сейчас упадет. Потом я вижу, что его топор застрял в груди одного из трупов, похоже, его заклинило между ребер. Я подхожу к Бьёрну и думаю лишь о том, как помочь ему вытащить топор. И когда он поворачивается ко мне, в него попадает стрела, прямо в шею сбоку. Брат выпрямляется и смотрит на меня. В него попадает еще одна стрела. Она проходит через верхнюю часть руки с такой силой, что та оказывается пригвожденной к телу. Теперь он просто стоит, не двигаясь и не произнося ни слова.

Я помню, как освобождал руку брата, но древко было таким толстым, что пришлось разрезать его саксом. Потом я поставил его возле стены и вытащил стрелу из его челюсти; наконечник был длинным и острым, но, к счастью, без зубцов. Из раны вышло немного крови, но брат неожиданно наклонился вперед, и его вырвало, я увидел в рвоте зубы и кровь. Я хотел вытащить стрелу из руки, но к нам уже приближались люди Сигвальди. Я встал перед братом и подумал тогда, что наступил мой черед защищать его, как раньше всегда делал он.

Наверное, никогда больше я не сражался так умело, как в тот день. Хотя я был еще совсем молод, но внутри меня сидела ярость берсерков, она не позволяла проявиться ни жалости, ни страху. Так, во всяком случае, мне хотелось бы думать. А возможно, сам Один покрыл пеленой все то злое, что будило меня по ночам, потому что, стоит мне мысленно вернуться в тот день, когда я стоял посреди улицы на окровавленном снегу, могу вспомнить лишь тяжесть топора в руках и ощутить кровь на коже, как будто в лицо летели теплые морские брызги. Я чувствую удивительное спокойствие, когда наклоняюсь, поднимаю брата и закидываю его себе на плечи. Следующее, что помню, – как стою посреди площади в гавани и зову Фенрира. Смотрю вверх по улице, с трудом различаю лошадей и коз, скачущих по центральному двору, они ржут и блеют, в то время как Эйстейн и другие парни пытаются поймать их у северных ворот. Потом я оказываюсь возле бревенчатого причала, откуда перепрыгиваю на один из боевых кораблей с обрубленными концами. Йостейн тоже находится на борту, он кричит, что надо уплывать. Йомсборг потерян, и нам пора выбираться отсюда. Но я снова спрыгиваю на землю. Мне надо найти Фенрира. Я не могу оставить его. Я бежал с топором в руках вверх по улицам так быстро, насколько позволяла больная нога. Если бы я обернулся, то увидел бы, что корабль, на котором я оставил своего брата, выходит из гавани. Со своего боевого корабля Вагн видел пламя, полыхающее над домами, и битву, разыгравшуюся на укреплении. Он не мог вернуться, чтобы спасти Йомсборг, потому что если бы ввел свои корабли обратно в гавань, то перегородил бы дорогу идущим на веслах. Поэтому приказал своим людям сделать то, над чем йомсвикинги еще долгое время насмехались: отдать швартовы, отойти от кораблей Сигвальди и уйти в море.

Спустя некоторое время я оказался в нашем доме. Его еще не подожгли, и, когда я заглянул в него, там было подозрительно тихо. Мне показалось, что я мог спокойно сесть на свое место, как будто снаружи не было никакой битвы. Конечно, я слышал удары, лязг мечей и топоров, крики людей и призывные сигналы рога, но, казалось, они не были реальными.

– Фенрир, – позвал я, прищурившись в полутьме. – Фенрир?

Пса там не было. Я постоял некоторое время, стараясь понять, куда бы он мог подеваться. Может, он побежал на конюшню? Мы часто там бывали. Или рванул в гавань во всей этой суматохе?

Я знаю, что о Торстейне Корабеле говорили, что он убил так много людей, что можно было заполнить целый боевой корабль. О нем также рассказывали, что в то время, когда он вошел в длинный дом и стоял там, размышляя, куда мог подеваться его пес, там же находился воин со двора Вилобородого. Люди пересказывали друг другу, как он попал в меня своим длинным мечом и чуть не лишил руки, но я успел разрубить его пополам. И это опять была неправда. Могу предположить, что в руках он держал факел, который слепил ему глаза, поэтому он не заметил меня. Он снял шлем, вытер пот с лица и начал поджигать факелом солому на крыше, и, когда я это увидел, дикая ярость закипела во мне. Какое право он имел врываться сюда, в это жилье, ставшее мне домом? Я направил на него топор, должно быть, воин увидел отблеск от лезвия, потому что он отшатнулся в сторону и рубанул мечом. Задел мое предплечье, но я заметил это уже потом; в тот момент я описал топором большой круг и тот опустился прямо на голову воину. Он выставил меч, чтобы защититься, но и рука, и меч были перерублены, а топор дошел до его верхней губы.

Я вышел на улицу, там было полно воинов. Я слышал, что они говорили по-готски. Но были больше заняты тем, что выкидывали вещи из домов, опустошали сундуки и свертки. Никто на меня не напал. Возможно, это звучит неправдоподобно, но на тот момент готы захватили весь Йомсборг, за исключением северных улиц, поэтому всех, кто находился в южной части города, принимали за одного из них. Меня сложно было отличить от готов, я был весь в крови убитых мной, кровоточили и мои собственные раны и порезы. Говорят, меч убивает красиво, но никогда так не скажут про датский топор.

Мы все, еще не севшие на корабли, стремились к северным воротам. Готы поджигали оставшиеся длинные дома, их мало волновали убегающие йомсвикинги.

Из-за того, что я передвигался медленнее остальных, я добрался лишь до центрального двора, в то время как большинство йомсвикингов находились уже на песчаных холмах. Из-за того, что я торопился,