Дневники русской женщины - Елизавета Александровна Дьяконова

Там оживление необыкновенное: более 1000 человек посещают ее теперь ежедневно. Университет закрыт с 9-го февр., а официально с 11-го (кажется), и поэтому столовая является центральным пунктом стечения учащихся. Статьи и бюллетени событий ходят по рукам и читаются нарасхват. Как жалею я, что нельзя собирать их день за днем, чтобы таким образом составить историю движения. Неловко брать с собой и уносить листок, когда видишь, что он переходит из рук в руки.

Да! Жизнь кипит ключом в небольшом розовом доме на 10-й линии. Сквозь легкий туман дыма в первой комнате, около буфета видны группы студентов за столом с пивом, чаем и обедом. В двух-трех местах кучки тесно сбились и слушают оратора. В других трех комнатах тоже очень тесно. Никто и не думает обращать внимание на объявления, гласящие, что воспрещается студентам других учебных заведений посещать столовую, и для удобства обедающих просят уступать места вновь прибывающим. Сквозь толпу с трудом пробираются мальчики с посудой. Путейцы, горняки, лесники, курсистки – все сидят, говорят, забыв об обеде и читая бюллетени и листки. Вот идет студент, раздавая узенькие литографированные листочки со стихами, они недурны, и я беру их на память.

Сличевский, конечно, тут же; толчется и спорит со мною, зачем я беру стихи. Я давно уже отобедала, но, пока не прочла всех бюллетеней – не ушла, конечно.

Четвертый час. Народу прибывает все больше и больше. Приходят не за обедом, конечно, – наоборот: у окошечка кухни в эти дни всегда свободно, и по комнатам не тянется длинная шеренга ожидающих. В прихожей с трудом можно повернуться; пальто и наши жакетки складываются в груду на пол, за неимением места. С трудом отыскиваю свое и ухожу.

Ухожу отсюда, чтобы думать… думать, как поступить. Совесть подсказывает мне, что завтра я должна заявить и нашей и той партиям, что перехожу на сторону большинства, и изложить при этом мотивировку своего поступка, затем идти к временному правлению, которое завтра, конечно, будет продолжать опрос, и заявить ему, что стою за закрытие курсов, и, наконец, – подписаться под круговой порукой. Чтение сегодняшних известий еще более укрепило меня в этом намерении. Я раскаиваюсь, что сразу примкнула к той партии, основываясь на старом решении большинства, и, только исполнив свое решение, чувствую, что буду теперь нравственно спокойна. За эти пять дней история ушла вперед, а я, сбитая с толку противоречивыми показаниями партий, взаимно обвинявших друг друга в нечестности, не могла, разумеется, доверять ни той, ни другой; вот и действовала сама, на свой страх, пока не стала раздумывать над бюллетенями и действиями администрации.

Да, много значит морально сочувствовать делу! Мне легче признаться перед всеми в своих ошибках, нежели жить такой разделенной духовной жизнью, как теперь живу. Если бы я не сходилась с товарищами в принципе – это дело другое, – тогда мне было бы в тысячу раз легче; а теперь, в сущности – вышло вроде компромисса…

Да… итак, завтра!

23 февраля

И я пошла на другой же день.

А вечером в воскресенье было собрание этического кружка. Читал М-ков из соч. Эмерсона главу «О доверии к себе». Написана недурно; жаль только, что М.Ос. так пользуется мыслями Эмерсона, размазывая их в своих статьях. Профессора В-ра не было, и без него дело сразу пошло гораздо лучше. Прения шли очень оживленно… но мне было не до них, в сущности. Весь день просидела я безвыходно, подавленная сознанием сделанной ошибки, и записывая о событиях. К концу собрания, когда председатель поднял вопрос об учащейся молодежи, я оживилась и была рада узнать от земляка – медика К-ва, что профессор Бекетов и Фаминцын имели в субботу у Государя аудиенцию, что Он отнесся к ним очень внимательно и что всякий желающий может приходить к ним ежедневно узнавать обо всем.

На другой день пошла к Н.Н. Бекетову. Милый старичок вышел ко мне и спросил:

– Когда вы начнете лекции?

– Неизвестно, – сказала я.

– Хм… – неизвестно, неизвестно… – заворчал он таким добродушным тоном, что мне захотелось прямо броситься на шею этому старичку и расцеловать его… Какое-то хорошее чувство наполняло душу, пока он ходил по комнате и добродушно повторял:

– Ну, и будет с вас… успокойтесь. Я и Фаминцын были у Государя, и Он отнесся к нам очень хорошо… Да почему это до сих пор от вас ко мне никто не приходил?

Я отвечала, что, должно быть, не знали. Видя, что ничего больше не добьешься, я стояла молча, до тех пор, пока он не подал мне руки, сказав:

– Ну, до свиданья, успокойтесь.

Пошла к Фаминцыну. Тот принял меня очень внимательно, рассказал о настроении общества, которое все было на нашей стороне, о милостивом приеме Государя и умолял не портить дела, начав посещение лекций и с доверием относиться к комиссии. В состав ее Ванновский призвал 2 юрисконс. Министерства внутренних дел, одного из них военного, и двух академиков, расположенных к молодежи.

– Имейте доверие к нам, предоставьте опять нам образ действий, верьте, что мы отстоим ваши интересы, – говорил он. На мое опасение о высланных товарищах он отвечал уверением, что их вернут, если мы не будем волноваться. Мне начинало становиться ясным, что у комиссии много врагов и ее назначение не всем желательно, если Ф. так горячо убеждал нас не портить ему дело.

Прежде, чем идти на курсы в канцелярию, я забежала к Юленьке М. и Соне П., обняла их и заявила, что присоединяюсь к ним. Они были тронуты, и мне на душе стало легче. Я почти бежала на курсы…

Временное правление заседало в профессорской. Пришлось ждать очереди. Опрос, надоевший комиссии, тянулся уже четвертый день… Через несколько минут я «предстала» пред очами правления – и излагала им те мотивы, по которым я перешла на сторону большинства, ссылаясь, главным образом, на незнание мною обстоятельств дела, и просила причислить меня к большинству. Лишь только я употребила ненавистные им слова «большинство» и «меньшинство» – С-нин желчным тоном заявил, что он не принимает этих моих слов и что меня они запишут отсутствовавшей из Петербурга от 12 до 17 февраля (т. е. как раз, когда происходили все главные события, вызвавшие прекращение лекций). Я возмутилась.

– Так вы причисляете меня к отсутствующим из Петербурга, когда я перехожу на сторону большинства, а когда я была в меньшинстве, то вы меня об этом не спрашивали?!

Один из профессоров взял бумагу:

– Вопрос был предложен вам в такой форме: подавали ли вы голос за или против чтения лекций? А