Дневники русской женщины - Елизавета Александровна Дьяконова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вчера вечером, когда я лежала совсем разбитая от 4-часового гвалта, пришел Ан. Кон. Он рассказал, что сейчас в университете идет совет… и вообще рассказал преинтересные вещи. Записываю с его слов, – если он врет, и я вру…
…Очевидно, к этой студенческой истории припуталось столько всяких соображений, столько честолюбий, что мы, чистые идеалисты, выносим на своих плечах, быть может, гораздо более важные последствия, нежели думаем и теперь. «Охрана прав личности» – вот наше знамя, под которым мы встали, а… что из этого выйдет? какие последствия?.. Будут ли, действительно, осторожнее со студентами? будет ли в сущности «охрана прав личности» после этой истории лучше?
– Не нам судить! – скажу осторожно… Если 24 поступят, то и мы все, конечно, вернемся осенью, в противном случае я уже придумала: ехать или к голодающим, если удастся пристроиться, или на летний семестр в Берлинский университет. Что будет потом со мной? – я не думаю… Но для других это – беда; для многих, особенно для «сверхкомплектных», обязанных держать все экзамены весной, – выход из курсов есть прямое препятствие к поступлению вновь, многие другие не имеют средств. Для сверхкомплектных надо обратиться к профессорам, пусть они ходатайствуют за них, чтобы дать экзамены осенью.
Да, вот оно, мое предчувствие, оно сбылось вполне! На 4-й год, весной… как в последний год моего житья дома было, так и теперь… Весна, весна! Каждый год, наравне с пробуждением природы, ты приносишь мне тяжелое горе… на этот раз ты принесла мне весеннюю грозу, а с ней вместе и я как бы обновилась духом. Великая школа – борьба! Должно быть, без нее я просто никогда бы не узнала, в чем состоит жизнь; пока ее нет – я сплю, борьба дает мне такую силу, такое мужество, я чувствую себя душевно – хорошо, хотя по наружности изменилась так, что многие удивляются…
3 марта
На курсах сходок нет, бюллетени прекратились. Университет решено открыть временно, до 12 марта, выжидая возвращения высланных товарищей.
Была в библиотеке. Собрались: К-нская, Ек. II. Б-нов, Э.И. М-ова. Увидав меня, О.Ю. воскликнула:
– И вы с ними! – Она волновалась.
– Что хотите вы делать? 500 человек уходят… Да ведь это – стачка!
Настроение всех собравшихся было тревожное.
– Что Н.П. – хлопочет?
– Да, конечно, ему обещают… (Дело шло, очевидно, о 24-х).
– А знаете ли, в воскресенье министр (Боголепов, конечно) призывал Н.П., держал его от 2-х до 5-ти часов, и Н.П. говорит, что он только потому не подал в отставку, что считает это в данный момент трусостью.
– Ну, вот и дождетесь, что Н.П. уйдет, и вам посадят какого-нибудь… – воскликнула О.Ю.
– С ними нельзя теперь говорить! – махнула рукой Б-нова и ушла в соседнюю комнату, так как в дверях библиотеки показалась баронесса И.
Я с трудом сдерживала улыбку: гордое сознание силы, сознание всей внушительности манифестации – вызывало эту улыбку. Этого боялись и, высказывая так ясно свои опасения, только увеличивали в нас сознание этой силы. Мы теряли, уйдя с курсов, но выиграем нравственно… Вечером пошла к Фаминцыну, и хотя говорить пришлось недолго – все же я узнала очень важную вещь: будто бы министр увольнял слушательниц временно, а нам этого не сообщали.
…Один из профессоров не читал своей обычной лекции, а вместо этого зло издевался над нами, 30–40 человеками, которые сидели на лекциях. Он начал свою речь ироническим замечанием, смысл которого поняли только двое, которые демонстративно вышли из аудитории. Он продолжал в том же духе; говорил о том, как они могут слушать лекции, когда их товарищи не ходят на них, предложил им ходатайствовать перед временным правлением за уволенных и, наконец, сказал, что это движение – беспримерное в летописях университета, в русской истории. «И во всемирной!» – сказала И., желая, очевидно, сыронизировать. Профессор возразил, что подобное было уже в Сорбонне. Так он беседовал около часу. И когда кончил, то нашлась одна дура, которая спросила:
– А второй час вы будете читать? – вот истинно христианский поступок: ударили по ланите – я подставила другую. Какой позор! А профессор вышел в залу и очутился среди большинства, которое расходилось после короткой сходки; видимо сочувствуя нам, он рад был поговорить…
4 марта
На курсах по-прежнему очень мало посещают лекции. Разнесся слух, что директор поручил передать С-вой и К-вской, чтобы они подавали прошения; первая – одна из самых сомнительных, и этим нам как бы показывают, что остальные подавно будут приняты. Но когда? – вот вопрос.
Однако этот аванс произвел должное впечатление, и многие начали отказываться от решения сходки 1 марта. Дело запутывается: «умеренные» из 500 раздумывают, стоит ли им подавать прошения, если уже начато как бы неофициальное возвращение товарищей? А нехождение на лекции все же продолжать, пока не вернут всех… Но с 15 начинаются экзамены…
5 марта
И сегодня – те же толки.
Действительно, если верить, что эти 2 будут приняты, верить этому авансу – приводить в исполнение круговую поруку нет достаточного основания по известной для всех причине: остальные будут возвращены. Но, с другой стороны, это неопределенное положение, томительно длящееся вот уже сколько дней, – раздражает, хочется покончить с ним как можно скорее и рассуждать так: я виновата не менее, чем уволенные 24, и раз мне не дают прямого и ясного обещания в том, что их всех вернут, и не могут назначить срока, – я ухожу и вернусь только тогда, когда они возвратятся. Это было бы лучшее, и я склоняюсь к последнему решению. Мне возражают многие, что я не имею права так рассуждать, что я говорю так оттого, что лично обеспечена, а каково другим-то! Конечно, другим тяжелее решиться на это; но ведь и в числе 24 есть такая беднота, которая виновата нисколько не более, нежели мы. Говорят, что они вернутся, а мы, если уйдем, то многие, которые получили выговор, не будут вновь приняты, и вместо 24 жертв мы создадим 100… Соображение практичное. И вот ради этого-то следовало бы уйти всем раньше, так как тогда мы вполне сравнялись бы с 24… Если временное правление бросило нам этот аванс с целью разбить единство, то достигло своей цели: уже образовался раскол… и завтра будет еще резче. Уволенные ждут исполнения нашего решения, а мы… мы ждем. Полезен ли наш уход? – это вопрос, на который исключенные отказываются отвечать и говорят, что они понимают круговую поруку как исполнение нравственного обязательства, а не как средство спасения.
Завтра будет бурная сходка… А хорошо бы
