Голубой Марс - Ким Робинсон

Зо каждый день работала с местным партнером своего кооператива, а по вечерам, после работы, – летала. И ее душа постоянно возносилась ввысь, постоянно находя в чем-то радости. Однажды она даже позвонила Энн Клейборн, чтобы попытаться рассказать ей о полетах, о том, что действительно имело значение, но старуха уже еле вспомнила, кем была Зо, и не проявила к ней интереса, даже когда Зо постаралась объяснить, где и как они встречались.

В тот день она летала, страдая душевной болью. Разумеется, прошлое было все равно что письмо, не дошедшее до адресата, но люди при этом могли превращаться в настоящих призраков…

Эти чувства могли притупить лишь солнце, соленый воздух и брызги морских волн, бьющихся об утесы. Там как раз ныряла Мелка, и Зо полетела за ней, внезапно ощутив, что ее буквально притягивает к этой прекрасной душе. Но Мелка увидела ее и, задев кончиком крыла самую высокую скалу, стала падать, как подбитая птица. Пораженная случившимся, Зо сложила крылья и, размахивая хвостом, начала опускаться к скале. Затем, резко нырнув, поймала падающую девушку, заключила ее в объятия. Зо махала одним крылом над голубыми волнами, пока Мелка сопротивлялась в ее руках, – а потом поняла, что они упадут в воду.

Часть двенадцатая

Все происходит слишком быстро

Они спустились на невысокий обрыв, возвышающийся над Флорентином. Стояла ночь, спокойная и прохладная, тысячи звезд висели над головой. Они шагали бок о бок по тропе вдоль обрыва, глядя на лежащие внизу пляжи. На всей черной глади воды отражался звездный свет, и длинная смазанная полоса, отражающая свет Псевдофобоса, садящегося на востоке, вела к темному массиву земли на другой стороне бухты.

– Я беспокоюсь, да, беспокоюсь. Даже боюсь.

– Чего?

– Это из-за Майи. Ее рассудка. Ее психологических проблем. Эмоциональных проблем. Ее состояние ухудшается.

– В чем это проявляется?

– Все в том же, только теперь хуже. Она не может уснуть по ночам. Иногда ее раздражает, как она выглядит. Она еще в своем маниакально-депрессивном цикле, но он каким-то образом меняется, не знаю, как это описать. Она будто не всегда помнит, в какой части цикла находится. Просто болтается по нему, и все. И забывает всякое, очень часто.

– Мы все забываем.

– Знаю, но Майя забывает то, что я бы назвал самым типичным для нее. И ей как будто все равно. И это – что ей все равно – как раз хуже всего.

– Мне это трудно себе представить.

– Мне тоже. Может, в ее цикле настроений сейчас просто преобладает депрессия. Но бывают дни, когда у нее пропадают все эмоции.

– Это то, что ты называешь жамевю[47]?

– Нет, не совсем. Хотя такое у нее тоже, кстати, случается. Как будто она в каком-то прединсультном состоянии. Знаю, знаю, я же говорю, я боюсь. Но я не знаю, что это – по крайней мере, не знаю точно. У нее бывают жамевю, похожие на прединсультное состояние. И прескевю[48], при котором она чувствует себя на грани откровения, которое никогда не наступает. Это часто случается с людьми перед эпилептическими припадками.

– У меня тоже такое бывает.

– Да, думаю, это бывает у всех. Иногда кажется, что сейчас все прояснится, но затем чувство пропадает. Да. Но у Майи это выражается очень ярко, как и все у нее.

– Это лучше, чем лишиться эмоций.

– О да, согласен. Прескевю – это не так уж плохо. Хуже всего – дежавю, а она может испытывать его постоянно, периодами, которые иногда длятся по несколько дней. Для нее это губительно – оно отнимает у нее что-то жизненно важное.

– Возможности. Свободу воли.

– Может быть. Но суммарный эффект всех этих симптомов приводит к состоянию апатии. Почти кататонии. Она пыталась избегать любых ненормальных состояний, не испытывая сильных чувств. Или вообще ничего не испытывая.

– Говорят, впадение в депрессию – это одно из распространенных заболеваний у иссеев.

– Да, я об этом читал. Потеря эмоциональной функции, отчуждение, апатия. Это лечили, как кататонию или шизофрению – давали принять серотонино-дофаминовый комплекс, стимуляторы лимбической системы… целый коктейль, сам можешь представить. Химия мозга… Я давал ей все, что только мог придумать, вел журналы, проводил тесты, иногда с ее помощью, иногда не ставя ее в известность. Я делал все, что мог, готов в этом поклясться.

– Не сомневаюсь.

– Но это не помогает. Ей все хуже. О, Сакс…

Он умолк, взял друга за плечо.

– Я не вынесу, если она умрет. Она все делала с такой легкостью. Мы с ней – как земля и вода, огонь и воздух. И Майя всегда парила в полете. Такая воздушная, она всегда летала с собственными ветрами выше нас. Я не вынесу, если она вот так упадет.

– Ах, да.

Они двинулись дальше.

– Хорошо, что Фобос вернулся.

– Да, это ты здорово придумал.

– На самом деле это ты придумал. И предложил мне.

– Разве? Что-то не помню.

– Да, было дело.

Море под ними тихо накатывалось на скалы.

– А четыре элемента – земля, вода, огонь и воздух – это тоже какой-нибудь твой семантический квадрат?

– Их придумали греки.

– Как четыре типа темперамента?

– Да. Гипотезу выдвинул Фалес, первый ученый.

– Но ты же мне говорил, что ученые были всегда. Еще со времен, когда мы жили в саваннах.

– Да, это правда.

– А греки – при всем уважении к ним, – это, несомненно, были великие умы, но являлись лишь частью непрерывного множества ученых. И с тех пор было проделано много работы.

– Да, знаю.

– Ага. И какая-то часть этой более поздней работы могла принести пользу и тебе в этой твоей концептуальной схеме. В составлении для нас карты мира. И ты мог получить новые представления о разных вещах, и это помогало тебе решать проблемы, даже вроде той, что сейчас у Майи. Потому что элементов на самом деле не четыре. Их сто двадцать или около того. И типов темперамента, может быть, тоже не четыре. Может, тоже сто двадцать, а? И природа этих элементов… или вещей со времен греков стала странной. Ты же знаешь, что субатомные частицы имеют спины, которые могут быть только кратными половине. И знаешь, как объект в нашем мире оборачивается на триста шестьдесят градусов и возвращается в исходное положение. Так вот, частица с полуцелым спином, например протон или нейтрон, должна совершить оборот на семьсот двадцать градусов, чтобы вернуться в исходное положение.

– Почему это?

– Она должна обернуться дважды относительно обычных объектов и только тогда примет начальное состояние.

– Да ты шутишь.

– Нет-нет, это было известно еще столетия назад. Просто у частиц с полуцелым спином другая геометрия пространства. Они живут в другом мире.

– И…

– Ну, не знаю. Но мне кажется, это наводит на мысли. То есть я хочу сказать, если ты попробуешь применить модели физики в качестве аналогии к психическим состояниям и бросить их вместе, как ты обычно делаешь, то тебе, наверное, стоит подумать о каких-нибудь более новых моделях. Представь, что Майя – это протон, что у нее полуцелый спин и она живет в мире, вдвое большем нашего.

– А-а.

– И тогда все примет еще более странный оборот. В нашем мире десять измерений, Мишель. Три – макрокосмос, который мы можем воспринимать, одно – время, еще шесть – микроизмерения. Компактифицированные вокруг фундаментальных частиц таким образом, что мы можем описать их математически, но не можем вообразить. Витки и топологии. Другие геометрии, невидимые, но реальные, на предельном уровне пространства-времени. Ты подумай. Это может привести тебя к совершенно новым системам взглядов. К новому расширению ума.

– Меня не заботит мой ум. Я беспокоюсь только за Майю.

– Да, знаю.

Они смотрели сверху вниз на подсвеченную звездами воду. Над ними выгибался купол звезд, и в этой тишине их окутывал легкий бриз, а внизу бормотало море. Мир казался огромным, свободным и необузданным, темным и загадочным.

Вскоре они повернули и двинулись обратно по тропе.

– Один раз я ехал из Да Винчи в Шеффилд, но что-то случилось с дорогой, и мы на некоторое время остановились в Андерхилле. Я вышел и прогулялся по старому трейлерному парку. И начал кое-что вспоминать. Просто осматривался и вспоминал, хотя и не прикладывал особых усилий. Но память возвращалась сама собой.