Женщины в его жизни - Барбара Брэдфорд

– Ты хочешь сказать, золотые рудники нравятся тебе больше? – перебила она.

– Разумеется, – засмеялся он и пошел к бару в дальнем конце библиотеки. – Выпьешь стаканчик? – спросил он, наклоняясь к холодильнику позади бара и доставая из него бутылку розового шампанского.

– Почему бы нет? Прекрасная мысль. Благодарю.

Он вернулся к столу с двумя стаканами и пачкой черных сигарет, которые иногда курил.

– Какого рода секретная миссия позвала тебя после ленча в Танжер? – поинтересовался он и озорно подмигнул, садясь. – Мне известно, что ты виллы не смотрела. Джанина сказала, что сегодня у нее поездка с богатым американским клиентом в Фез.

Она засмеялась:

– Ну не будь же так глуп! Я ходила купить себе пару шлепанцев, чтобы скользить по дому так же бесшумно, как Фатьма и Меноубах. И кое-какие книги.

– Надеюсь, ты купила хоть одну книгу Дэвида Мейнса. Мне нужны деньги, – поддразнил он Камиллу.

– Нет. Но я купила книжку для Дэвида Мейнса, моего самого щедрого и любящего друга. – Она встала и вышла из библиотеки прежде, чем он успел отреагировать, и, пока бежала в холл, надеялась, что ему понравится ее подарок. Она потратила почти целый день на беготню по магазинам и лавчонкам в поисках какой-нибудь особой вещицы, чтобы, одарив ею Дэвида, дать ему почувствовать, как она высоко ценит проявления его доброты и трогательного отношения.

Он вскрывал пакет с трепетным волнением маленького мальчика, получившего свой первый серьезный подарок.

– Камилла, ну зачем же, не надо было… но я не могу сказать, что я не взволнован, потому что это не так. Единственная девица, делающая мне подарки, это моя двадцатилетняя дочурка Полли. – Он сорвал последнюю бумажную обертку и восторженно воскликнул: – Старинный Коран! Где же ты его откопала? Я ищу такой уже много лет. О, дорогая, это просто замечательно. – Он бегло просмотрел книгу, осторожно листая страницы, оглаживая и ощупывая переплет из марокканской кожи с золотым тиснением, радуясь редкому изданию.

– Он старинный, ведь правда? – спросила она, беспокоясь. – Мне хотелось найти инкунабулу.

– Этот, безусловно, она и есть, и, по-моему, это подлинный шедевр. Он из Феза, старинного университетского города. Благодарю тебя, Камилла, большое тебе спасибо. – Он положил Коран на стол, дружески обнял ее и поцеловал в щеку.

– Это тебе, Дэвид, в знак моей большой любви.

Он улыбнулся, подошел к дивану и сел, закурив черную сигарету.

– Давай, милая, выпей свой напиток, пока он не согрелся.

Камилла села в кресло напротив, подняла бокал с массивного стола из красного дерева, инкрустированного бронзой, и быстро отпила глоток.

– Мм-мм, вот это да! В городе сегодня слишком жарко. Ты, наверное, здорово устал. Много работал? Когда я пришла, твоя машинка еще стучала. Как продвигается сценарий?

– Очень хорошо, я доволен им, Камилла. Через пару дней я должен закончить первый вариант и хочу, чтобы ты сразу прочла его. Я разговаривал с Диком Томлинсоном: Он прямо-таки жаждет видеть тебя в роли героини.

– Я сгораю от нетерпения прочесть сценарий, Дэвид.

Некоторое время они еще сидели, болтая о том о сем и попивая вино. Потом Дэвид сказал:

– Я забыл тебя предупредить, сегодня я жду к ужину гостей.

– Я знаю кого-нибудь из них? – спросила она, приподняв светлую бровь.

– Нет, тебе они незнакомы. Это супруги Маррон из Касабланки. Они приехали на несколько дней в Танжер с сыном Майклом и его женой Лейлой, она марокканка. Позвонили утром, и я пригласил их на ужин. Они тебе понравятся, они прямо мечтают познакомиться с тобой. Твои поклонники.

Камилла улыбнулась, посмотрела на часы:

– По-видимому, они должны вот-вот подъехать, а у меня такой неприглядный вид в стареньком бумажном платьице.

– Они будут не раньше чем через полтора часа. У тебя еще есть уйма времени, чтобы переодеться. А я схожу на кухню, пощекочу старуху Фатьму. Она в последнее время стала ужасно неповоротливой. – Говоря это, он встал, поднялась и Камилла.

Вместе они прошествовали через холл. Камилла взяла свою сумку и остальные пакеты и направилась к лестнице, уводившей на второй этаж.

Когда проходила мимо кухни, она слышала голос Фатьмы, его поварихи и экономки, весело хихикавшей над инструкциями Дэвида, которые он давал по-арабски и по-испански.

Дэвид выделил ей спальню, и Камилла сочла ее самой лучшей на вилле: просторная и светлая, с тремя французскими окнами, выходившими на террасу с видом на сады и море.

Сперва она воспротивилась его решению, будучи совершенно уверена в том, что выдворяет его из собственной комнаты. Но он поклялся, что никогда не пользовался этой спальней лично для себя, и она поверила. Комната была чересчур дамской. Впоследствии он показал ей свои апартаменты, анфиладу смежных комнат, вполне мужских, обставленных несколько скуповато.

Виллу с большей частью мебели он купил у французского банкира, покинувшего Танжер навсегда. «Приобрел за красивые глаза, – сказал Дэвид в день ее прибытия сюда. – Бедняга! У него было связано много трагических воспоминаний с этой виллой. Мне было почти неловко, она досталась мне так дешево». По Дэвиду, банкир построил виллу для своей любовницы, молоденькой алжирки, трагически погибшей при аварии моторной лодки в Танжерском заливе. Комната, занимаемая теперь Камиллой, принадлежала этой девушке, и, живя здесь, Камилла довольно часто ловила себя на мысли об этой алжирке, стремясь представить себе ее лицо.

Комната очень располагала к этому занятию. Она была строга и как-то целомудренна, просторная, высокая, с белыми стенами и белым мраморным полом, она вмещала огромную кровать с четырьмя столбами и балдахином, большой шкаф и туалетный стол. Все в испанском стиле, сработанное из черного дерева с позолоченными деталями. Ковры и драпировка тоже были белые, но Дэвид оживил этот девственный будуар несколькими колоритными картинами, а Меноубах ежедневно наполняла свежими цветами громадные глиняные марокканские горшки.

Камилла приняла ванну в огромной, выложенной мозаичной плиткой ванной комнате, примыкавшей к спальне, и принялась размышлять над вечерним туалетом. Стоял июль, Танжер был раскален, и она остановила свой выбор на коротком светло-сером шифоновом платье, без бретелей, с рюшами на лифе и широкой юбкой. Оно было паутинно-невесомым и прохладным.

После ванны она завернулась в полотенце, присела к туалетному столику и начала расчесывать свои рыжевато-русые волосы. Она зачесала их наверх и закрепила двумя старинными серебряными гребнями, подвернувшимися ей в одной лавчонке.

За несколько недель в Танжере солнце покрыло ее легким загаром, и ей не требовалось иного макияжа, кроме самой малости коричневой туши на ресницы, серебряных теней для глаз и ярко-красной губной помады. Она спрыснула себя «Джой», надела светлосерое ажурное белье, светло-серые чулки с серебристой искрой, платье и серые же шелковые туфли на высоком каблуке. Затем обернула вокруг шеи длинный шарф, опустив его концы на голую спину.