Маленькое личико - Софи Ханна

Стараясь не слушать, он разглядывал скучный размеренный пейзаж, что проносился за окном. Обычно эти виды успокаивали Саймона, но сейчас казались пустоватыми. В картине чего-то недоставало. Внезапно Саймон понял, что надеется увидеть Элис, и смутился. Каждый силуэт и лицо огорчали его: опять не она.

Что такого разглядел он в Элис, почему отозвалась его душа? Она красива, но чувства Саймона с этим никак не связаны. Нет, было что-то в ее поведении, какое-то потаенное беспокойство, словно человека вырвали из родной стихии и теперь его оплетают невидимые путы. Саймон постоянно чувствовал это в себе. Другие умели без усилий скользить по жизни, а он – нет, и Элис, наверное, тоже. Она слишком сложно устроена, уж очень тонко чувствует. Хотя он видел ее только взинченной, растерянной и даже не представлял, какой Элис была раньше.

Чарли назвала бы его фантазером. Только фантазер лепит образ человека, имея столь скудные сведения. Но ведь мнение о других людях нередко строится именно на таких домыслах. Разве не безумие полагать, что твои родные, друзья и знакомые – законченные персонажи, которые можно описывать и классифицировать? Ведь поведение людей все время хаотично меняется в результате безумных, иррациональных импульсов, не до конца понятных самому человеку.

Заслышав невыразительный голос Шерил Кроу[9], Саймон тряхнул головой. Как типично. Чарли принялась подпевать – про дни, что вьются, как дороги. Саймон подумал: «Ну и бред».

Перед пабом «Красный лев», в пяти милях от города, Чарли ударила по тормозам и вильнула на паркинг.

– Что-то нет настроения пить, – предупредил Саймон.

Его замутило от одной мысли об алкоголе.

– Не бойся, заходить не будем. Просто хотела отдать тебе подальше от участка.

Порывшись в черной замшевой сумке, Чарли вынула стандартный полицейский блокнот, что носит каждый офицер. Сюда записывают всё – любые происшествия во время дежурства, серьезные либо незначительные, со всеми деталями, включая погоду и состояние дороги. Во внутреннем кармане пиджака у Саймона лежал точно такой же.

Чарли бросила ему свой на колени. Коричневая книжечка пять на семь дюймов с серийным номером и подписью сержанта Чарли Зэйлер на обложке.

– Насколько я понимаю…

– Это твоя единственная версия? Выдай свои левые встречи с Элис Фэнкорт за официальные беседы. Прекрасный шанс переписать историю.

– Ты не должна врать ради меня.

Саймона добило, что книжка у Чарли наготове. Выходит, она знала, что рано или поздно он прибежит за помощью. Досадно, что он так предсказуем.

– Ну, вообще-то, – Чарли скривилась, – риск всегда остается. Вдруг кто-нибудь вглядится в серийные номера… Само собой, если тебя прищучат, я тебе ничего не давала.

– Придется все переписывать заново.

Саймон закатил глаза: страшно подумать, сколько писанины предстоит.

– Ты не первый и не последний. Мне эти игрушки не по нраву, но и стоять в стороне не могу, пока ты пускаешь свою жизнь коту под хвост. У меня же страсть все контролировать. И потом… Ты самый умный из всех, с кем я работала, увлекаешься сам и увлекаешь других. Только не смей соглашаться, а то задушу! И если этот твой косяк все загубит, будет трагедия. В общем, если меня спросят, я скажу, что знала про ваши встречи и дала добро.

Ее продуманные и взвешенные похвалы уязвили Саймона. Чарли не умела общаться с ним на равных, и Саймон ясно видел, что дело тут не в чинах. Он и сам не знал, какое отношение его удовлетворило бы.

– Ничего не выйдет. Все же в курсе, что это дело о подмененном младенце ты хотела поскорее замять. С чего бы ты дала мне отмашку копать дальше?

Чарли пожала плечами.

– Я горжусь своей скрупулезностью в работе, – сухо ответила она.

Они посидели молча, наблюдая, как текут в паб и из паба посетители.

– Прости, – заговорил наконец Саймон. – Не надо было тебе врать. Но ты же не верила в рассказ Элис. Думала, она пудрит нам мозги. Потому я тебе и не сказал – опасался за нее и… Знаешь, я не говорю, что верю ей, но… я не мог просто так ее бросить.

Лицо Чарли дернулось и напряглось. Саймон пожалел, что произнес слово «бросить». Да, они говорят о работе, спорят о конкретном деле, но факт остается фактом: он обманул Чарли ради другой женщины.

– Ну хоть ты-то меня не подозреваешь?

– Только в дурости, ни в чем другом. Но говорят, она слепа…

Чарли отвернулась к окну, пряча лицо.

– Пора валить, пока вечер не перестал быть томным.

И вновь Саймону пришлось отгонять воспоминания о сорокалетии Селлерса. Он закрыл глаза. Как славно было бы вообще отключиться. Слишком много всего в один день. Саймон попробовал ни о чем не думать.

И тут же что-то щелкнуло в голове. Он наконец понял, что же замутило, будто соринка в глазу, его мысленный взор.

– В тот вечер, когда убили Лору Крайер… – произнес он.

– Только не начинай!

– Она вышла одна, так? Ты сказала, она вернулась к машине одна.

– Да. – Чарли посмотрела на Саймона и нахмурилась. – Ну и что?

– Ребенка, Феликса, с ней не было?

– Нет.

– Вечером он был в «Вязах», у бабушки, потому что Лора допоздна работала? – не унимался Саймон.

– Да. Ну и что?

В голосе Чарли прорезалось нетерпение.

– Почему она не забрала сына домой? Ведь он, надо полагать, жил с матерью?

По лицу Чарли пробежала тень сомнения.

– Ну, потому… потому что он остался ночевать у бабушки.

– А зачем тогда Лора Крайер вообще приезжала в тот вечер в «Вязы»?

9

Приехала моя акушерка Черил Диксон. Высокая блондинка за пятьдесят – в теле, бледнолицая и с конопушками. У нее короткая модная стрижка «перышки». Слишком обтягивающие брюки и бархатный пуловер с треугольным вырезом, который довольно смело обнажает внушительный бюст. Черил страстно увлечена любительским театром. Сейчас она играет в «Микадо» на сцене Маленького театра в Спиллинге. Первый спектакль давали две недели назад, в субботу. Мне пришлось извиниться перед Черил, что не пришла на премьеру: мне как раз накануне делали кесарево. Но кажется, она не сочла эту причину вполне уважительной.

Мою девочку Черил прозвала Кувыркуньей: плод еженедельно менял положение. А я была у нее «смешной морковкой». Бывало, я выводила ее своей нервозностью, на пустом месте требовала повышенного внимания, и тогда Черил восклицала: «В рот компот!» или «Пинком-кувырком!»

Черил дежурила в ту ночь, когда родилась Флоренс. Это она посоветовала мне взять ребенка в постель, когда он плакал и никак не мог уняться.

– Чтобы дитеночек успокоился, лучше мамусе прижать его к себе в теплой постельке, – сказала она, завернула Флоренс в больничное одеяло и сунула мне.

Веки щиплет от слез. Ни к чему сейчас эти воспоминания.

Саймон задает Черил вопрос:

– Когда вы последний раз видели Флоренс Фэнкорт? Не считая сегодня.

Он бросает на меня виноватый взгляд, и я отвожу глаза.

Мы сидим в комнате, которую зовут малой гостиной, хотя она вряд ли показалась бы кому-нибудь маленькой. Здесь обитатели «Вязов» проводят вечера за разговорами у телевизора. Телевизор Вивьен разрешает включать лишь после того, как уляжется Феликс, но и тогда она смотрит лишь новости и документальные фильмы. Наткнувшись в эфире на какое-нибудь реалити-шоу, она бормочет: «Какая жуть!» или «Как не похоже на обиход нашей дорогой королевы!»

Вдоль стен расставлены диваны и кресла – слишком много, будто здесь готовы в любой момент принять человек двадцать. В центре комнаты фамильная реликвия – длинный прямоугольный кофейный столик с прозрачной крышкой. Основание у него бронзовое, в виде толстой «S», лежащей на боку. Мне он всегда казался кошмарным – будто из дворца кичливого фараона. Но сейчас на столе кофе нет, а стоит люлька-корзинка со спящим младенцем; ребенок одет в комбинезон с медвежонком и завернут в желтое ворсистое одеяльце. Я сижу в кресле, поджав ноги и обхватив колени. От этой позы жжет рубец, но физическая боль даже приносит облегчение. Сегодня я не пила гиперикум. Таблетки скоро кончатся, и придется ехать к себе в офис за новыми или переходить на гельсемиум. Я отдала больше половины своего запаса соседке по палате, из жалости. Ей тоже сделали кесарево, и у нее появилась гематома. Соседку звали Мэнди. Худая как щепка, и все лицо в отметинах от прыщей. Такая малышка, что удивительно, как она вообще смогла выносить ребенка. Ее парень разглагольствовал на всю палату, что она вернется домой и станет его обихаживать. Эти двое без конца спорили, как назвать ребенка. Мэнди устало и безнадежно перечисляла имена. Дружок бранил ее и настаивал на Хлое.

Мы с Дэвидом не поверили своим ушам, когда сквозь пластиковую ширму, что отделяла нашу четвертушку палаты от остальных, услышали, почему этот парень хочет назвать девочку Хлоей. Оказалось, у него уже есть дочь с таким именем от другой женщины. Мэнди безуспешно пыталась втолковать ему, что именно поэтому и надо выбрать другое имя.