Возвращение - Наталья Рузанкина

А вечер был волшебным, нездешним каким-то, сиреневым, с малахитовыми прожилками засыпающих деревьев, и в глянцевом плену их листьев тихо горели фонари, невидимые днем. Печальная «Воронья слободка» ложилась почивать, и не звенел больше волейбольный мяч, взлетая над бельевой веревкой и ныряя в уютные лопухи под стрижиный свист пацанвы, не пели вёдра, упруго и бурливо наполняясь ломящей зубы водой из голубых облупленных колонок, гасли окна, наполовину занавешенные дешевым ситцем или пожелтевшими газетами. Маленькая красивая женщина воистину проживала в другом временном поясе, сражаясь с его каждодневным безобразием или восхищаясь мимолетной, мотыльковой красотой какого-либо мгновения, и на дне ее строгих глаз лежала Ее мертвая изумрудная долина — болезнь сына, и я, прикоснувшись к неизбывному невыплаканному горю, не могла ни утешить ее, ни помочь ей.

Маленькая автобусная остановка одуряюще пахнет белым шиповником — он царит поодаль, роскошный, незапыленный, королевский куст, и каждый горьковатый венчик его, свернутый в свиток слоновой кости — как чье-то неотправленное письмо.

— Саш…

— Выдержу я, Дашунь, всё выдержу, — в выцветшем ситцевом сарафане она льнет к моему плечу. — И не жалей, не надо меня жалеть, коли моё, значит — до конца!

— Саш!

— Только одного видеть не могу, — легкий ее кулачок с обветренными костяшками до хруста сжимает мне пальцы, в пасмурных глазах цвета невской воды — плач черный потаенный, страшный материнский плач… — Вот он… рисует… глупо, да? Дашунь, он такого навидался, столько боли вытерпел… а… рисует. Ведь он же рай рисует… Долину эту изумрудную, где все воскреснут и всё будет, как прежде?.. Я вот порой ночами не сплю, думаю. Сказка, да? Бред ребенка, болезнью изуродованного? А вдруг она есть и в самом деле, долина эта, и вдруг она у каждого — своя? Свой личный рай, свое верховное счастье… вдруг оно затерялось где-то в этой бездне… в этом времени… и воплощения ищет. Вдруг и наша с Тёмкой Долина рядом и нас ждет. Наша Долина, где ни его болезни, ни слёз моих… Скажешь, чокнулась, да? Без конца Долину он эту рисует, и она у него — как живая…

Из сиреневых сумерек колдовского вечера мягко выплывает автобус, останавливается, урча, как большой сытый кот. Ветка шиповника лежит в моем кармане — привет из моей утраченной Долины, страшная, смертная тоска серым гранитом лежит на дне дивных глаз, устремленных на меня.

— Она живая, Саш… — тихо шепчу я, обнимая ее напоследок и вскакивая на подножку. — Тёмка прав. Потерпи только немного, потому что она… идет к вам…

Глава VI

На исходе третьего дня после встречи с Единственно возлюбленной на улицах проклятого Города Странник и его спутник очутились у реки. Река казалась живым золотом, медленная и важная, она тяжело текла меж некрутых песчаных берегов, и воздух над ней был переполнен стрекозами. Странно, но она не отражала неба, странно: было пасмурно, но река светилась. Мокрые черные лодки спали на берегу, и он выбрал из них одну, самую узкую, самую легкую, и с сомнением поглядел на маленькие волны — сердце говорило, что река таила что-то страшное.

— Первое испытание? — невесело усмехнулся он. — Первое испытание! Неужели я навсегда останусь в твоей золотой воде? Ты слишком красива для гибели. Ты…

— И я! — Кот грузно приземлился в лодку, укоризненно взирая на Странника нахальными бирюзовыми глазами. — Я тоже хочу плыть!

— Тебе нельзя. Река может убить…

— А что в ней? — Кот завороженно смотрел в червонное золото волн. — Дракон, наверняка дракон! Вот интересно, почему этот старый клоун, наобещав преужаснейших событий, не согласился разделить их с нами…

— Замолчи, уморил…

Узкую лодку повезли в неизведанное золотые волны. Небо становилось выше, яснее, берега — круче, и цветущие робкие ветви потянулись к ним с осыпающихся обрывов. В хмурой разрушенности смотрели с левых склонов покинутые рыцарские замки, с правой стороны яростно пылал шиповник. Кот восторженно крутил головой.

— Плохо, что нет руля, — пожаловался он. — Знаешь, я всегда мечтал быть штурманом.

— Вёсельной лодки? — Странник не удержался от улыбки.

— За неимением лучшего можно вообразить ее яхтой, а этот золотой ручей — океаном… А знаешь, что сейчас самое замечательное?

— ?

— Плыть и знать, что впереди — дракон!

Послышался отдаленный шум.

— Там не дракон! — Кот испуганно вцепился в вёсла. — Там — водопад!

Река стала шире, просторнее, но крутые берега закрыли уже полнеба, вода из тяжелой, золотой стала легкой, звенящей, темно-синей, и ледяной свежий ветер пронесся над лодкой. В этой ледяной знобкости, в синеве, вмиг сменившей спокойное золото, послышалась песня, и старая рана тихо открылась в сердце Странника, и невидимая петля сомкнулась на горле. Странник поднял взор…

Золото сгинуло из реки, но оно стекало по косам женщины в белом платье, спокойно сидящей на краю утеса. Лица ее не было видно, оно было скрыто каким-то лучезарным облаком, светились косы, да белое-белое платье, да голос… Голос сиял над рекой, пространством и временем, над шиповником и замками, над минувшим и сгинувшим, он был живым, прозрачным и всеохватным, он молил о любви и пощаде, он тосковал о Родине, он обещал Долину, и сердце Странника тихо откликнулось на этот вечный призыв. Руки похолодели, выронили вёсла, Странник зажмурился от золотого света, а шум водопада был всё ближе, но теперь даже малый звук его поглощала дивная песня.

И в это мгновение что-то забытое воскресло в душе Странника, что-то, что он вспоминал иногда во сне, а проснувшись, забывал и не метался в тоске по утраченному наяву великому звуку.

Под ногами засуетился Кот:

— Что это, принц, что это! Она поет, как она поет, и у нее золотые волосы! Это волшебница?

— Нет, друг. Это — дракон.

— Как я жил! — вдруг всхлипнул Кот. — Как я жил до этого! Не слышал, не видел ее! Как я жил!

Радужная завеса близкого водопада дымилась впереди, женщина теперь пела тихо, устало-умиротворенно, она выпрямилась на утесе, и белое платье ее нежно сверкало сквозь водяную пыль. Синие птицы сна коснулись век Странника, и веки стали тяжелыми и жаркими, как летний полдень. Забытое имя трепетало у губ и замирало, не звуча и не спасая.

— Как я жил! — надрывался Кот. — Нет, не могу больше! Я люблю ее!

Удивительное оцепенение охватило Странника.

— Это — дракон, дружок, это — дракон, — сонно бормотал он, тяжелея телом, не в силах разрушить дивный ужас.

Погасла вода, погас и голос, так дивно и радостно взошедший над рекой, а впереди ликовал водопад. Лучезарное облако растворилось у лица женщины, и Странник увидел это лицо, равнодушное и страшное в своем презрении, и глаза — два провала во тьму и безумие.