Одегон – 03,14 - Лариса Харахинова

Отвергая его здравым смыслом, но, все-таки, осознавая подкоркой, кто он есть на самом деле, этот метафорический слон, Дашка, подобно четырем слепцам из притчи, периодически пыталась изучить, как же он устроен. И также не видела его целиком, да и по частям он не брался, в отличие от интегралов. Которых пришлось брать немеряно, и не только их, но и все, что было вокруг. А вокруг было столько всего интересного – друзья-товарищи, КВНы и капустники, физики-лирики, самиздаты и рукописи, выкладки и конспекты, и много чего ещё…

Гуру в дымчатых очках

А главное, в годы учебы она встретилась с Толей Грачевым, загадочно смотревшим на мир сквозь стекла дымчатых очков, общение с которым «официально» раскрыло ей потустороннюю область бытия и приблизило на шаг в постижении своего метафорического слона. Толя был психотерапевтом в студенческом медпункте по совместительству с чем-то, чего Дашка не прояснила для себя в полной мере, но подозревала, что он был одним из тех, кто официально, или не совсем, исследовал человеческие возможности за пределами официально допустимых. Сам он развил в себе такие потрясающие Дашкино воображение сверхспособности, казавшиеся просто волшебными, что стал для неё чем-то типа гуру на долгие годы.

Впервые Дашка попала к нему в середине второго курса в связи с сильными мигренями, мучившими её с устойчивой периодичностью без всяких видимых причин, поскольку здоровье у неё было просто космическое, или, как говорилось в те годы – крепкое сибирское здоровье. Но головные боли, сопровождавшие её с детства, были настолько выбивающими из колеи на несколько дней, и это продолжалось целый семестр после неудачно начавшейся личной жизни, что, после одной из вызванных неотложек, её направили к нему на собеседование.

Толя Грачев открыл Дашке новый взгляд на себя, кардинально отличавшийся от медицинского заключения и обрадовано воспринятый ею в качестве достойной альтернативы опостылевшей к тому времени математике. Связано это было с шаманской наследственностью, проявлявшейся в Дашке параллельно с головными болями.

Нечто, отрицаемое самой Дашкой в силу воспитания, типа спонтанного ясновидения, памяти раннего детства о кратковременном левитировании или «вживлении» себя в другие сущности типа домашних, и не очень, животных и птиц, и прочие нереальные подвиги, – всё это требовало вмешательства психолога, психотерапевта или просто психиатра, до чего, слава богу, все-таки не дошло.

Расскажи, как ты «видела глазами кошки или птицы», – спрашивал Толя во время сеанса и Дашка погружалась в детство, картинки из которого не просто где-то маячили в памяти, а постоянно присутствовали перед глазами, стоило лишь внутренним оком изменить угол зрения. Память у неё была феноменальная, многомерная, со всеми тончайшими нюансами вкусов, запахов, углов видения, словно машина времени, в которую она садилась и отправлялась в путешествие.

Вот она, младенец, сидит на травке и смотрит на кошку – «становится кошкой» в её теле – видит её глазами, поворачивается и уходит вместе с кошкой, чувствуя «её шерсткой», как травка касается «моих боков», как её подошвы чувствуют камешки «моими пяточками», видит уже «моими глазами», что под амбаром притаилась мышка, и там же курица снесла целую кучу яиц, надо бабушке сказать, и – тут лает цепной Бобик, вырывая её из кошки и мгновенно помещая в противную собачью голову, из которой Дашка тут же вываливается, зажав уши и… всё такое прочее.

Удивительная вещь: у памяти был фильтр, через который те воспоминания о детстве, которые, с точки зрения взрослеющего индивида, отрицались, в силу его атеистического воспитания, – те воспоминания словно покрывались пеленой, это Дашка заметила ещё в начальной школе, когда мир становился дискретным, научно-популярным и т. д. Именно в ту пору воспоминания о том, чего не может быть, потому что не может быть никогда, стали погружаться на дно памяти и зарываться там в ил. Оставляя милые сердцу земляничные полянки, дедушкин дом, бабушкины хлеба и все выемки и трещинки на стене спальни, где она впервые увидела человечков, живущих на плоскости отполированных бревен стены и играющих с ней перед сном, пока бабушка занята вечерним хозяйством.

Разумеется, это были не настоящие человечки, а просто так природой устроено, что первым зрительным навыком человека является распознавание лица матери. И в дальнейшем человек в любом объекте способен увидеть лицо – у всех облаков, что смотрят на тебя с небес, у всех деревьев, трав, камней – у всего живого и неживого есть лица, эмоции и память душ, смотревших на них до тебя.

Волчья погоня – быстро и весело

Одна из картинок, которую она описывала Грачеву, была волчья погоня. Примерно в возрасте до трех лет Дашка, жившая у дедушки с бабушкой, постоянно сопровождала дедушку в его поездках по делам. Кататься в санях сластена-Дашка любила даже больше, чем конфеты. Дедушка укутывал её в доху, надеваемую поверх тулупа во время дальних поездок в сильные морозы. В один из декабрьских дней они поехали в лес за елкой. Поскольку рубить деревья можно было только в специально отведенных местах, и только после определенного обряда, испрашивающего разрешение на это действо «у духа леса», то от деревни они отъехали на приличное расстояние.

Вообще, сам факт того, что дедушка решил срубить елку на новый год, нетипичен для коренного сибиряка, жившего по принципу «не бери из леса больше, чем можешь съесть, и не ешь больше, чем тебе нужно, чтобы жить». Не бери лишнего, не истребляй живность, не оскверняй воду, не жги костров в лесу, не рви цветы всуе, береги и почитай природу, – свой зеленый дом. Свод этих правил, выработанных веками, вплоть до середины прошлого века соблюдался неукоснительно. А тут, видимо, дедушка решил по-современному порадовать внучку наряженной елкой, и они вдвоем поехали выбирать новогоднюю лесную диву.

Но возвращаться пришлось без дерева, поскольку в тот момент, когда они выбирали место, где можно остановиться и срубить маленькую красивую сосенку, лошадь вдруг напрягла уши, фыркнула и пошла как-то боком. Дед, соскочивший было в снег, повалился в сани, прямо на Дашку, сидевшую под толстым укрытием дохи. Сани чуть не перевернулись, пока лошадь делала разворот, проваливаясь в сугроб. Дашка не понимала, почему, такая кроткая и умная, лошадка вдруг пошла не туда и каким-то необычным было её прерывистое ржанье. Дедушка спешно выправил сани на более укатанную часть лесной дороги, всучил Дашке конец веревки, привязанной к передку саней в качестве «игрушечных вожжей», которыми она «рулила» параллельно с дедушкой, и сказал: «Держи крепче!». Сам привстал на одно колено и погнал лошадь. Дашка сидела, держась рукой за веревку, и с любопытством всматривалась в темнеющие кусты и деревья. Вскоре они выскочили на тракт, выходивший на открытое пространство, и понеслись во весь опор. Дашке это ужасно понравилось. Такой быстрой езды она не помнила ни до, ни после этой поездки. Дорога не петляла, и они почти летели над ней, даже полозья совсем не скрипели по снегу. Только дедушка почему-то не смеялся, как обычно, и даже не улыбался, когда бросал взгляд на Дашку. Его губы были сжаты, а лицо почти злое, какого Дашка никогда не видела у него. Он больно хлестал лошадь кнутом и иногда поглядывал назад. Дашка тоже решила посмотреть, что же там творится.

Позади чернела, в ранних сумерках, стена леса, от которого они отъехали уже довольно далеко. Но вот от неё отделились черные точки и стали приближаться к ним. Одна из точек приближалась быстрее остальных, и, наконец, Дашка разглядела, что это просто собака, бегущая по снегу за ними.

Собак Дашка разделяла на две категории: лающих, которых она не любила за то, что их лай больно отдается в ушах, и нелающих, полных достоинства сибирских лаек, которые молча смотрели умным взглядом и позволяли гладить себя.

Эта же собака совсем не лаяла, она молча бежала за ними и почти догоняла. Остальные поотстали от неё, но тоже приближались, и их бегущая масса казалась подергивающейся черной массой на вечереющем снегу.

Это воспоминание, в более поздние годы, рождало волну холода по спине, но тут же Дашка была в том возрасте, когда детям ещё неведом страх, особенно, когда рядом взрослый человек, прошедший всю войну, и от которого не исходят волны ужаса. И потому она внимательно рассматривала приближающуюся собаку. В момент, когда собака подняла голову, они встретились взглядом. И тут произошло то, что взрослая Дашка безуспешно пыталась понять рациональным умом, – она на миг превратилась в зверя, одновременно бегущего следом за санями и сидящего в санях. Холодное бесстрастное небо смотрело на неё отовсюду – только небо, а, может, просто пустота, в которой черной точкой впереди маячило существо, «часть меня», тянущая соединиться с собой. И в то же время бутузистый человеческий детёныш, совсем не любивший бегать, осознал себя в шкуре несущегося зверя и запнулся, запутавшись, вероятно, в четырех ногах.