Война и Мир – 1802 - Андрей Баранов

Князь Куракин так и не попал в число заговорщиков, он счастливо избежал участи каторжан, так как простое знакомство с графами Паниным и Паленом еще не служило доказательством его вины, кроме того он столь усердно охаивал покушавшихся, ругая их ворами и изменниками, что даже весьма недоверчивый государь решил ему поверить в этот раз. Граф Г. был удостоен ордена св. Александра Невского, и также жалован рублями, однако же он заметил что государь решительно не хочет лишний раз вспоминать ни о минувшей мрачной мартовской ночи, ни о том жалком положении, в каковом он тогда очутился. Морозявкин же удовлетворился некоторым денежным кушем, на который клялся купить себе деревню и обзавестись домиком и выездом, однако же граф Г. был уверен, что тот все промотает.

Меж тем реформация в стране продвигалась по все более крутому пути. Борис Валерьянович, пожалованный за неоценимую услугу и как брат по мальтийскому ордену званием барона, которое со времен Петра присваивалось отличившимся в сфере финансовой деятельности, как не вполне дворянской, оправдывал свои странности в русском языке тем, что только недавно начал его изучать, но тем не менее раздавал советы направо и налево:

– Несомненно, Павел Петрович, надобно побольше крестьян из государственных выписать и в частное владение раздать. Это вы очень верно придумали! Нечего им, бездельникам, захребетникам, за государевой спиной отсиживаться, государственный капитализм… то есть феодализм – это не наш метод!

– Я искренне полагаю, что за помещиком им жить будет лучше, – отвечал на это император, благосклонно глядя на своего иностранного советника, так как бывший олигарх упорно косил под иноземца, памятуя что на Руси чужих пророков уважали во все времена.

– Да еще как лучше! Вы раздайте не только полмиллиона крепостных, что уже раздарили, но и всех остальных тоже! Вот помню, помогал я проводить реформы в одной весьма далекой стране…

– В какой же это стране, господин барон? Может в революционной Франции, где одни вольтерьянцы и якобинцы? – подозрительно переспросил государь, который терпеть не мог вольнодумства во всех проявлениях.

– Да ну что вы, ваше величество, далекой не в пространстве, а ну скажем во времени. А духовно очень к вам близкой, вообще ничего не поменялось!

– А, ну тогда продолжайте, – позволил император милостиво.

– Так я и говорю, что там вообще все крестьяне были государевыми! Совсем бардак творился, лет семьдесят. И рабочие то же самое, их бы пороть надо, как податные сословия, а они бездельничали. Ну ничего, как только я пришел со товарищи… ну с братьями, так дело зашевелилось – всех в частные руки раздали, всех до единого! И сразу дело пошло – все работали, никто без дела не сидел. День и ночь трудились, буквально за пайку хлеба!

– Да, порка – весьма хороший метод, – промолвило его величество, понявшее из пояснений нового советника не более половины. – Однако же некоторые порицают меня за то что теперь телесные наказания применимы и к дворянам, и к купечеству, и даже к духовенству.

– Всех пороть, всех! Совершенно правильно, ваше царское, а то все эти дворяне устроили тут, понимаешь ли, прямо политбюро какое-то, еще детьми в офицеры записываются, как на службу придет так сразу полковник, я знаю, наводил справки, только стригут потом купоны да жалованье получают, а хозяйство разорено!

– Однако же я желаю, чтобы жизнь моих крестьян, каковые находятся в весьма бедственном положении, улучшилась бы. Я ограничил именным указом барщину до трех дней за неделю. Я далеко не во всем согласен был с моей матушкой Екатериной, но она справедливо замечала, что лучше судьбы наших крестьян у хорошего помещика нет во всей вселенной.

– Совершенно правильно, так и я о том же! Мы их всех вместе с землями добрым помещикам раздадим, первосортным, правильным людям, не олигархам каким-нибудь. У хорошего барина и собаки сытые. Вы разрешите подготовить мне ряд указиков, да и откланяться?

– Мы разрешаем, – ответствовал Павел Петрович, мысленно уже находившийся в объятиях своей фаворитки Гагариной, к которой он после описанных событий не только не охладел, но напротив воспылал еще большей страстью, видимо желая попыткой зарождения новой жизни окончательно попрать смерть, подкравшуюся столь близко к императорскому горлу.

Черный барон откланялся и вышел, семеня на коротких ножках, а его величество стал собираться к ужину, чувствуя себя весьма уставшим – с утра ему уже пришлось выслушать доклады и графа Аракчеева, ставшего теперь военным министром, и Обольянинова, оставленного, несмотря на промахи генерал-прокурором, и многих других, сделать массу распоряжений по устройству государства, дворца и нынешнего ужина, словом забот хватало.

В это же время граф Г. с Морозявкиным, сидя в своей холостяцкой крепости в домике Гретхен, также собирались ужинать. Однако же несмотря на то, что они были обсыпаны монаршими милостями с ног до головы, атмосферы счастия и беспечности за столом не наблюдалось. Напротив того, обычно веселый Морозявкин был мрачен, что случалось с ним при наличии денег и Гретхен под боком крайне редко. Граф же, поначалу полагавший что спася императора совершил благое и богоугодное дело, теперь терзался сомненьями и раздумьями.

– Слыхал что удумали? Говорят что из-за границы нельзя будет ввозить не только ноты, но и карты! Совсем чудят, – сообщил Вольдемар, откусывая здоровенный кусок от жареной колбаски и запивая его целым полуштофом пива. – Брр, кислятина, небось неделю прело.

– А зачем тебе карты? Что ты, дорогу к пивной без них не найдешь?

– Я разумею игральные карты! Впрочем может и географические тоже запретят, раз уже и ввоз нот запретили – вдруг между мелодиями какая крамола вкрадется.

– Не должно нам обсуждать приказы государя нашего, а должно неукоснительно их исполнять, а не раздумывать! – нравоучительно молвил граф, наставляя своего приятеля на путь истинный.

Однако Морозявкин упорствовал в своих заблуждениях. Как еретик, повторяющий бессмысленный бред вроде: «А все-таки она вертится, взгляните и вы убедитесь», так и он припоминал все новые грехи действующему императору.

– Ну что он решил всех перепороть – так это и правильно, моя задница и так поротая, а вам, графьям, сие полезно! – хмыкнул Вольдемар, но осекся под тяжелым взглядом графа. – А что, деньга у меня теперь есть, могу себе позволить повольнодумствовать!

– Небось опять скоро кончится, – мрачно предрек ему граф, не любивший шуток насчет ущемлений прав дворянства.

– На Груньке тогда женюсь, то есть на Гретхен, если опять жрать станет нечего! – пояснил ему Морозявкин свой нехитрый план спасения, давно уже ставший классическим.

– Ну да, больно ты ей нужен, – пессимистично заметил граф, однако приятеля было не так-то легко сбить.

– Скоро уже и все иностранные танцы вовсе запретят, а учиться вьюношам вместо Европ можно будет только в Дерптском университете. А какая там учеба, в Эстляндии – тоска одна. А приедешь, так раньше учились на врачей, а теперь на лекарей, как в армии. Переименовали.

– Ну как не назови, врач или там лекарь, главное чтоб он лечил, сукин кот. И то что ныне вместо отрядов появились деташменты, так то не больно важно. Хоть горшком именуй, только в печь не ставь, – попытался было граф обелить странные указы государя.

– Скоро нас всех туда поставят, и пламя разожгут! Говорят новая война будет, с французами против англичан. – тихо прошептал ему Морозявкин, наклонившись поближе.

– Как с французами? Да мы же супротив них и итальянцев, ихних союзников, еще с Суворовым воевали, через Альпы переходили? – изумился граф.

– Но теперь-то замирились, надысь, в прошлом годе, – пояснил Вольдемар, – и скоро пойдем в заморский поход!

– Не худо бы об этом всем кого-нибудь знающего расспросить, вот только кого? – задумался граф, и даже наморщил свой аристократический лоб.

– Может Лизку? Да только она теперь высоко залетела… чуть нас всех тогда не заарестовала, а теперь и вовсе небось нос задрала. Она нынче баронесса и чуть ли не принцесса. Ладно, допивай пока пиво есть еще, – на этом беседа о судьбах страны и мира временно завершилась.

Однако же первое свидание, прояснившее графу Г. нынешнее положение дел в империи, случилось у него вовсе не с мамзель Лесистратовой, а опять-таки со светлейшим князем Куракиным, чья звезда не желала закатываться невзирая ни на какие перипетии. На этот раз его сиятельство был ни весел, ни мрачен, но в каком-то странном деловитом настроении, подобно ученому патологоанатому, наблюдающему за разложением трупа. На удивление графа он ничего не ответил, и лишь вздохнувши предложил ему садиться в кресла.

– Да, дружок мой, вот ведь какая история – всю страну мы решили перестроить на прусский манер, поэтому я не вполне весел. Да ты устраивайся поудобнее… в кресле пожалуй попокойнее будет. Чувствуй себя как дома у родителя.