Вихреворот сновидений - Лана Аллина

А Алешка, кстати, сокурсник Веры – вот молодец, шустрый какой! Этот тоже неплохо устроился для начала! Он без году неделю проработал в информотделе, а почти сразу переспал с заместительницей заведующего отделом, хотя был уже женат по любви на своей однокурснице и ребенка грудного имел. Но когда это одно другому мешало, хвастливо вещал он в курилке! Наоборот, хороший левак, как известно, укрепляет брак.

Любовь Михайловна, Любочка, была женщиной несколько старше его и на хорошем счету в институте. К её многочисленным достоинствам Алексей отнес и то, что именно она каждый день отмечала опоздавших или ушедших раньше времени сотрудников в журнале приходов и уходов, и это позволяло нашему жиголо приходить к обеду или вовсе отсутствовать на работе в какие-то дни. Ведь он знал: уж она-то его прикроет при любой проверке. Кроме того, Любочка была членом месткома, остра на язычок, вредна и имела доступ к заказам, путевкам и к острому дефициту, который и придерживала исключительно для своих, и уж кто-кто, а Алешка наш точно не прогадал! Он тер ее, когда она хотела, а в награду получал то, что он хотел, и катался, как сыр в масле, и нисколько не прогадал, о чем время от времени и рапортовал своим приятелям в курилке или на черной лестнице, вовсю смакуя с ними некоторые интимные подробности своих отношений с любовницей.

Именно с Любовью Михайловной Вера однажды схлестнулась не на шутку. Они сидели в своей комнате, просматривали поступившую свежую прессу – и вдруг зашедшая к ним на огонек, а скорее всего, в поисках своего любезного, Любочка присела за пустым столом (сотрудника почему-то не было в тот день) и завела занудный разговор о женской эмансипации, о феминистках прошлого и настоящего…

– Они руководствовались настоящими, истинными революционными, а потом советскими ценностями, феминистки ХХ века, ну, наши революционерки, скажем. И они не прельщались пустым блеском украшений, которые дарили им их самцы и за которые они должны были годами унизительно расплачиваться стоянием у плиты, приготовлением борща, закруткой варений, солений, выпрашиванием у мужиков денег, вынашиванием детей, а главное, они не должны были, как прежде, расплачиваться своим телом… – вещала Любочка, одетая в джинсовое американское великолепие, потрясая золотыми цепочками на груди и на руке, разглядывая новенькое шикарное колечко у себя на пальце (с фианитом? А может быть, и с бриллиантом – никто не знал!), отхлебывая чай и аккуратно укладывая в рот очередной кусочек торта с жирным кремом. – Все это теперь в прошлом, к счастью, в нашем советском обществе такое немыслимо и представить!

Тут Любочка сделала эффектную паузу, посмотрела на своих слушателей с чувством несомненного превосходства и продолжала поучать:

– Наши советские женщины абсолютно независимы: она теперь и коня на ходу остановит, и в горящую избу войдет, и вообще может быть не женщиной, а лошадью, кобылой, шпалы может укладывать, на тяжелых физических и ночных работах вкалывать… И зачем ей шмотками себя украшать – она же сильная! Вообще все может сама, и обеспечивать себя может получше любого мужика, потому что не пьет, и детей вынашивать да рожать без всякой помощи мужика, и прилично содержать их. И видите, ребята, что получается? В нашем социалистическом обществе женщина абсолютно самодостаточна, и не нужна ей женственность, и всякие украшения и финтифлюшки, все это мещанство, и выряжаться ей, в общем-то, не надо, да и мужик ей в принципе не нужен совсем!

«Надо же, прямо как на партсобрании выступает!» – с ехидством подумала Вера, не поднимая головы от своих газет.

– Но как же, Любочка, ведь не складывается тут что-то у вас, – прервал этот бесконечный словесный поток Владик Ахиндеев, комсомольский вожак с большим стажем, готовый в партию на выданье, – ведь зачать-то ребенка должны все-таки двое, и происходит этот процесс не без участия мужчины, причем от этого самого процесса зачатия мужчины, я так думаю, едва ли когда откажутся…

– А и ничего, Владичек, всё у меня как раз и складывается! – тут же нашлась Любочка. – И знаешь, мой хороший, ведь и наука наша тоже не стоит на месте, и уже теперь ученые многого добились, и скоро будет возможно искусственное оплодотворение, так что достаточно только немножко… ну скажем так, мужского материала… – тут Любочка ханжески, конфузливо замялась, – и все, решена проблема.

– Ну-у, думаю, нашим советским мужикам такая идея вряд ли понравится… – пробубнил Владичек.

Информотдельский народ захихикал, глазки у всех маслено заблестели.

И тут неожиданно в разговор вмешалась Вера, которая обычно не участвовала в таких дискуссиях и сегодня, казалось, была погружена в свежий выпуск Messaggero:

– Любовь Михайловна, а вы знаете, ведь даже и советские женщины при социализме хотят красиво одеваться, иметь модную стрижку… – тут она сделала паузу, демонстративно скептически оглядела узкую американскую джинсовую юбку, изящный французский замшевый жакет, свежую Любочкину стрижку, наверняка сделанную у модного мастера в дорогущем салоне «Чародейка» на Калининском проспекте. – И потом все-таки, как быть с женственностью, если она уже есть, с нарядами?

– Да, Любочка, – вмешалась в разговор Зоечка Прохоренко, – все-таки ведь действительно мужеподобные шкафообразные асфальтоукладчицы или необъятных размеров работницы железных дорог в оранжевых жилетах – это как-то уж чересчур!

– Ну… – не нашлась Любочка.

– Любовь Михайловна, – продолжала Вера, – так что, а может быть, вы хотите стать амазонкой?

Вера задала этот вопрос негромким, подчеркнуто доброжелательным тоном, и Любочка не почувствовала подвоха. Народ в комнате замолчал, задумался, а сидящая всегда почему-то на столе и накручивавшая диск телефона тонким карандашиком, чтобы не испортить свеженаманикюренных ноготков Танечка Макарова отставила в сторону телефон и подошла к Вере.

– Вер, я чего-то не поняла… ты это к чему? Что ты имеешь в виду? – озадаченно посмотрела на нее Любочка.

– Ну а как же, Любовь Михайловна, – парировала Вера, чувствуя, что пришел, наконец, ее звездный час, – можно мне вас так называть? Мне как-то неудобно называть вас иначе, я все-таки намного моложе… Так вот, Любовь Михайловна, если мы все снова станем воинственными, пусть даже мужеподобными амазонками, то как раз исполнится ваша мечта, потому что мы тогда будем опять сильными, мужественными и сами будем выполнять тяжелую работу, и бить молотом по наковальне, и оборонять наше государство от врагов, а себя самих – от мужчин, а главное – тогда нам не нужны будут мужчины для оплодотворения и зачатия наших детей!

Танечка Макарова подняла за спиной у Любочки большой палец в знак одобрения.

– Нет, но я всё-таки не поняла, к чему ты клонишь-то вообще? – недоумевала Любочка, как-то пропустив Верину колкость относительно собственного возраста. – Да, все правильно, ну, были когда-то такие амазонки, и было их царство, ну и действительно, обходились они без мужчин… Кажется, даже в момент зачатия… И надо полагать, было им хорошо, солений-варений мужикам они не закручивали, борщи у плиты не стояли-не варили, по-всякому их не обихаживали… Так что же тут плохого? Молодцы! Многое можно было бы и нам позаимствовать. Чистый матриархат!

– А то плохое, Любовь Михайловна, – сказала Вера отчетливо и с расстановкой, – то плохое, что амазонки были лишены любви и нежности, и никто их не любил, и они оплодотворяли сами себя, а уж это распоследнее дело, потому что – а как же сладостный процесс?..

Комната поперхнулась, затем взорвалась хохотом, тем более, что Любочке очень нравился именно этот самый сладостный процесс, о чем во всеуслышанье и во всех подробностях вещал ее любовник Алешка всякий раз после бурно проведенного с возлюбленной вечера в постели.

Любочка сразу не нашлась, что ответить, хотя обычно за словом в карман не лезла, потом с неприкрытой ненавистью посмотрела на Веру, обронила тихо: «Всё умничаешь, самая тут ученая нашлась!» – и гордо удалилась под каким-то предлогом.

– А хорошо ты её… срезала, молодец! – медленно проговорила Танечка Макарова.

«Да, прямо как в рассказе Шукшина „Срезал!“», – подумала Вера, но вслух ничего не сказала. Здесь излишняя эрудиция – излишня…

…Да, это был особый, замкнутый сам на себя, закрытый круг. Привычные, предсказуемые устои и каноны уютного мирка – вот что правит бал! Стая. Мир, живущий по понятиям. Здесь процветала круговая порука – род кумовства. Здесь торжествовал принцип ты – мне, я – тебе. Касты, стаи – это ведь не просто замкнутые коллективы, а типичная классическая патронимия[51]! Потому что отличительными чертами Стаи стали приоритет коллективных интересов над интересами индивидуальными, а, главное, эта самая круговая порука и значит, обеспечение безопасности интересов всех ее членов. Как в традиционном обществе Средневековья.